Когда хоронили отца, молодые солдатики, промерзшие на февральском морозе, дали оружейный салют. Выстрелы напомнили, что хоронили не только прокурора, но и солдата Великой Отечественной Войны. Я достала из рукавички Георгиевскую ленточку, повязала её на свежесрубленный крест. Пошел снег. Он падал на подушечки, на которых лежали ордена и медали, запорошил Георгиевскую ленточку. В ту минуту я подумала, что надо бы написать обо всем, что мне рассказывал папа…
С тех пор мы встречали 9 Мая у могилы отца 4 раза. Вот и 70-летие Победы скоро. А я так ничего и не написала. Хотя много думала, часто его вспоминала. Рассказы его мне даже снились. Удивительна его судьба простого русского солдата! Трижды его небесная сила спасала на войне.
Июнь 41-го года. Свердловск. Николай Яшенков, молодой кудрявый красавец, работал токарем на Верх - Исетском заводе. Его уже приняли в комсомол. Были у него поклонницы. Жизнь была прекрасна, если бы не утро 22 июня. Через три дня после объявления войны, его вызвали в Райком комсомола и предложили записаться добровольцем. Так он и поступил. И уже 28 июня эшелон вез его на запад.
«До Москвы добирались долго, почти неделю. Состав прибыл на маленькую станцию, недалеко от Ярославского вокзала. Недели три нас учили шагать в строю, действовать прикладом и штыком. Стрелял пару раз: патроны экономили. А к началу августа нас отправили в сторону Смоленска. Я получил винтовку образца 1891года. Я тогда подумал: «Винтовка-то ровесница мамы моей». К винтовке дали 10 патронов и одну гранату. Мне казалось, я очень хорошо вооружен. Страх начал подступать, когда состав попал под бомбёжку. Было это раза три – четыре. Наконец прибыли на место, где-то под Ельней. Сначала стояли в обороне. Отстреливались. Ночью делали вылазки, чтобы собрать патроны и оружие у убитых. Впервые увидел я здесь и солдат, которые бежали с поля боя. Во мне что-то сломалось внутри, как будто страх раздавили. Остались только гнев на врага да злость на трусов…»
Под Ельней, где и сидел в окопе отец, готовилась первая в истории Великой Отечественной Войны наступательная операция – прорыв. Началась она 30 августа. До контрнаступления под Москвой оставалось еще 2 месяца. Но здесь в Смоленском сражении, впервые войска 24 армии нанесли поражение 2 танковым, одной моторизированной и 7 пехотным дивизиям противника. Именно после Ельнинской операции Советской Армии 4 стрелковые дивизии были преобразованы в гвардейские. Как я гордилась всегда, мой отец – один из первых гвардейцев! Конечно же, обо всем размахе развернувшихся боев и их последствий рядовой Яшенков не знал, и знать не мог. В один из первых дней контрнаступления под Ельней взвод, где служил отец, был отправлен в разведочный бой. Приказ был точен: командир показал каждому бойцу ориентир, до которого надо было, во что бы то ни стало, добраться, закрепиться и ждать подхода главных сил.
«Я добрался до своей высоты, отстреливался, окопался. К утру обстрел усилился. Да что там: стал шквальным. Меня зацепило осколком мины. Попал он в тазобедренный сустав. Я, как мог, замотал рану, приложил рубаху, которая сразу пропиталась кровью. Двое суток пролежал я на своей высотке. Когда приходил в себя, стрелял в сторону врага. Последнее, что помню, метнул гранату. Когда подошло подкрепление, меня нашли санитары и на плащ – палатке перетащили в медпункт. Раненых было тьма! Меня, лежащего без признаков жизни, с начинавшейся гангреной, отнесли в баню, заменявшую морг. Через сутки, наверное, пришла похоронная команда. Стали грузить умерших. Когда взялись за меня, я застонал. И тут произошло чудо. Всех раненых уже отвезли к санитарному поезду. А меня, вместе с тяжелораненым молодым лейтенантом, отвезли в санитарный самолет. Нас должны были отправить в Москву».
В воздухе произошло еще одно чудо. Во второй раз! Неповоротливый тихоход У-2 оказался под прицелом немецкого истребителя. Долго он кружил над самолетом, заходя иногда в атаку. Никогда не разгадать загадку – почему вражеский пилот не дал очередь? Смутили его красные кресты на крыльях? Только ведь другие пилоты расстреливали безоружных «санитаров» без зазрения совести. Поди теперь, разберись в той ситуации.
«Как долго меня везут: через всю Москву. Вот, наконец-то, госпиталь. Весь двор полон санитарными машинами. Очень холодно, хотя сентябрь на дворе. Заглянула сестричка, напоила нас чаем. Еще через час пришел совершенно измученный пожилой врач. Он осмотрел раны у каждого, крикнул водителю: «На вокзал!»,- и быстро удалился. На вокзале нас на носилках поставили на перроне. Я совсем замерз. Почему-то шинель не грела, наверное, озноб. Началась погрузка. Мне повезло, меня положили нас нижнюю полку. В вагоне было тепло. Сестрички и санитарки переодели всех в чистое бельё. Даже боль куда-то ушла…Ночью, когда сестричка принесла мне воды, спрашиваю: «Куда нас?» «Спи, спи, всё будет хорошо. Едем в Ташкент». Боже мой, почему так далеко? Не доеду. Неужели под Москвой так всё осложнилось? Сражение? Оборона... Ехали долго, с остановками. Бомбили только в первый день. Рана болела, но удивительно – врач, осматривая рану, сказал, что гангрена остановилась. Добавил ещё: «Уралец, а ты – живучий! Может быть, и оставят тебе ногу. Терпи». Вести с фронта доходили с трудом. Узнавали о новостях только на долгих стоянках. Вот и Ташкент. Опять погрузка. Госпиталь. Осмотр. Какой-то «носатый» хирург, осматривая ногу, спросил: «Зовут-то как?» «Николай» «Смотри-ка, тёзка! Молодой ты, жалко ногу ампутировать. Потерпишь, когда я буду рану чистить? А не то будешь как я – на протезах». Он задрал обе штанины. Вместо ног я увидел протезы. Тут мне стало так жалко ногу, так обидно, что повоевал я немного. А уж без ноги на фронт не вернешься, и дома ты – нахлебник. «Стерплю»,- хрипло сказал я. Хирург Николай усмехнулся и, повернувшись к сестричке, скомандовал: «В операционную»… Мне казалось, что боль не закончится. Я кричал, терял сознание несколько раз. Очнулся в палате, в гипсе, как в коконе, и в руке кусочек марли. В марле лежал осколок мины. На следующий день, во время обхода, пришел хирург: «Знаешь, тёзка, хотя твоя нога и стала короче сантиметров на 10, но она у тебя есть. Держись!» Сестричка, что делала нам уколы, шепнула мне: «Повезло тебе! Профессор Богораз тебя оперировал» Много лет спустя я смотрел фильм «И снова утро». Это о нём.
Потом потянулись недели выздоровления. Но от гнойных процессов в ране и поздно сделанной операции, забарахлили мои почки. Решили меня отправить в Ашхабад и далее в Джелалабад - почечный курорт. И опять -вагон, пересадки. Я – в коксовом гипсе до подмышек. На одном из перевалочных госпиталей под Ашхабадом случилось землетрясение. Помню, потом все называли его Гармским. После первого удара быстро стали поднимать раненых с кроватей и выводить во двор. Туркмены что-то выкрикивали на своем языке. Кому-то помогали. Я лежал на кровати, как каменное изваяние. Что делать? Закрыл я глаза, накрыл лицо ладошками. Если выжил под Ельней, если самолет не сбили, когда летел в Москву, неужто меня сейчас здесь завалит? Пол и кровать противно содрогались. Через несколько минут всё стихло. Лежу. Зашевелился народ. Пришла санитарка-туркменка: «Колья, Колья, ты жив? Всё уже. Вай, какой ты пыльный!» Меня обмели, почистили, и четверо здоровых мужиков вынесли меня на улицу. На другой день отправились мы в Джелалабад.
В 1943 году сняли с меня часть гипса. Дали костыли и отправили домой, сказав: «Отвоевался». Ко Дню Победы я мог ходить уже с одним костылем. Но хромал сильно. В Свердловске получил я свои медали да ордена. Дождались они меня. Но первую медаль «За отвагу» ценю более других наград. Ведь в этой медали всё: боль за страну, моя боль и удивительное мое везение…
Незадолго до смерти отец отдал эту медаль моему сыну: «Храни её, Лёха. Это тебе обо мне память будет. Память о деде – маленьком солдате, который хоть немного, но помог стране победить».
Отец любил 9 Мая. Последний раз он праздновал 65-летие Победы. К нему пришли друзья, его коллеги, ученики. Он очень хотел дожить до того дня, когда все будут праздновать юбилейный семидесятый День Победы…
Отца не стало в 2011 году. Зимой.