Доброго молодца могила – на поле сражения

22-го июня я, встав чуть пораньше, оседлав лошадь, которую дал мне бригадир, вдоволь напившись чая с ячменной мукой, приторочив припасы еды, отправился в бригаду, которая работала на сенокосных угодьях. Да конь был резвый, да и у меня, лёгкого на подъём, настроение было бодрое и весёлое, поэтому ехал рысцой, почему-то затягивая вот такую песню на алтайском:

                            Нас с нашей "трехлинейкой"

                            Больше пятидесяти тысяч.

                            Кабы нападут буржуи,

                            Рать наша мощная...

По дороге увидел Чырбыка Кискина, который тихо ехал верхом на смиренном коне. Чырбык был моим другом, с которым я работал вместе в колхозной бригаде. Сам же он был молчаливым малым, смиренным, но работящим и послушным. У него было загорелое лицо, крепкого телосложения, непьющим и не курящим мужиком.

Догнав своего товарища, начали разговор о том, о сём, как вдруг нас догнал земляк наш, как впоследствии оказалось, посыльный. Подъехал на коне, запыхавшись, и взволнованным голосом выпалил:

- Беда! Война началась с Германией! Просят всех срочно собраться в конторе. Сейчас же спускайтесь!

Мы в тот же час вместе с другими земляками-мужчинами спустились с гор в деревню, где уже собралась довольно большая толпа. Наутро из нашей маленькой деревни на фронт отправились больше сотни человек. Мужчины верхом на самых лучших конях выстроились в шеренгу женщины с детьми, пожилые начали рыдать и стенать: "Что ж теперь с нами будет?! Боже мой! Возвращайтесь скорей с победой..."

Там-сям раздавались кличи:

- Эти германские империалисты издревле проливали невинную кровь людей. Не подавайтесь, парни! Держитесь. Всё равно наша возьмёт.

- Мы, новобранцы, верхом на конях, выехав из районного центра, через четыре дня добрались до Бийска. Здесь нас раскидали по разным отделениям, полкам и батальонам. Здесь мы, дожидаясь отправки, отдыхали среди сосен - иные играли в карты, другие на гармошке играли, некоторые спали, кто-то писал письмо жене. Кто то из ребят достал горячительного напитка и, как это бывает среди мужиков, выпивали. Шум-гам. Самый молодой пацан, глотнув лишнего, подыгрывая себе на гармошке, кричит: помирать так с музыкой!" Все истошно расхохотались, и, закатилась песня:

Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас еще судьбы безвестные ждут...

Наутро всех нас отправили поездом.

На Карельском фронте шли бои. Не далече от Петрозаводска на болотистой сопке, где росли сосны наш 181-го стрелковый полк 1-го батальона среди однополчан бок о бок сражались мы, земляки - я наводчик, Чаминов Ямгур командир отделения Кискинов Чырбык сапёр, Кургаринов Барсын снайпер. Здесь с июля 41-го по март месяц 42-го шли кровопролитные затратные бои. Многомесячные сражения шли за взятие сопки "Верблюд". Много полегло наших однополчан. Что греха таить, в то время боевая техника, вооружение врага намного было лучше, чем наше, да и боевого опыта было маловато.

Боже мой! С винтовками, да гранатами в руках в сырых окопах, не поднимая головы, грызя сухари, приходилось отсиживаться.

Командование поставило жесткую задачу: во второй половине марта взять штурмом злополучную сопку Верблюд. Вечером после боев пересчитывали, кто остался в живых.

Как-то вечером после боев не досчитались моего земляка Барсына - он не вернулся со снайперской разведки; затем опять же после боев ввечеру меня позвали в одно место, а там были павшие бойцы, среди них я опознал своего друга Чырбыка. Еще один мой земляк Чаминов Ямгыр погибает от ранений в санчасти. В тот вечер мы хоронили еще несколько наших однополчан.

Иной раз сидишь в окопе, покуривая махорку, и скорбишь: «Вернусь ли живым домой в свое родное село?!» Помню своего весёлого русского друга Юру – постарше нас возрастом - который никогда не унывал, возможно, он скрывал своё душевное состояние, рассказывая нам анекдоты или пел лирические песни, частушки, поднимая наш боевой дух: «Скоро кончится война, скоро Гитлеру капут, скоро наши черноглазые с победою придут…» или «На позиции девушка провожала бойца, тёмной ночью простилася на ступеньках крыльца, и пока за туманами видеть мог паренёк, на окошке на девичьем всё горел огонёк…»

Человек, оказывается, привыкает ко всему – приходит в ярость что ли. Идешь на битву и, как-то всё становится нипочём. Моя шинель стала как сито.

Но мы всё-таки взяли с боем эту высоту. Меня, кстати, после этого боя, помню, взяли в члены партии.

Нас послали на другой фронт через Украину. Наша Красная армия день ото дня всё дальше прогоняла подлых фашистов, впрочем, вот тогда-то я впервые и увидел знаменитую «Катюшу». Затем двигались всё дальше и дальше на Запад. Спрашиваем: «Где мы?» Оказывается, дошли до Румынии.

В 15 – 16 километрах от Бухареста шли чудовищные сражения. Нам, 12-ти артиллеристам, приказали уничтожить вражеский 5-ый дот. Мы всё-таки сняли его, но меня во время этих боёв первый раз ранило. Потерял сознание. Очнулся только в госпитале, с перебинтованной головой. Лежа в госпитале, опять вспомнилась моя малая родина – земля моя Алтай, старая мать, сёстры, брат мой Сергей.

Как-то сидим, курим уже от скукоты, калякаем о то о сём – здоровье то уже пошло на поправку – к нам подходит капитан. Спрашивает, кто из нас хочет вновь пойти на фронт. Все мигом встаём и хором: «Пойдем. Так точно, товарищ командир!» Что сделаешь – молодые да горячие были…

Освободив Румынию от немцев, вошли в Венгрию.

В боях под Будапештом с боевым товарищем опять же взяли вражеский ДОТ. В том бою мне пришлось пристрелить из автомата немецкого командира. Забрал его документы и планшет. За этот бой нас наградили орденами Красной Звезды.

Продолжая гнать врагов, дошли до большой реки Дунай. Здесь опять же были ожесточённые сражения. Ох, и старались же фашисты не дать нам переплыть через Дунай на понтонах: палили из автоматов, пулемётов, орудий, с воздуха бомбили из самолётов! Во время переправы меня опять ранило. Снова потерял сознание. Очнулся тогда, когда мои друзья, окутав меня в плащ-палатку, отвозили на носилках в санчасть. Боже, весь в крови, мокрый весь…

Немного поправился и опять отправился на войну. Наша Красная армия на подступах к Берлину. Наконец-то дошли до Германии! Через несколько дней мы очутились в каком-то районе Берлина. Мы захватили много кварталов. Здесь мы ощутили увядание вражеских сил.

Дальше, стреляя из автоматов, дошли до центральных улиц Берлина. Там и взяли, наконец-то, злополучный рейхстаг. Берлин, хоть и большой город, но превратился в развалины.

9-е мая 1945-го года. Ох, и задорно же праздновали тогда нашу победу! Тогда я подумал: увидит же человек такое! Дальше на некоторых участках дороги пёхом через Чехословакию добрались до советской Украины.

По дороге домой меня обуревали парадоксальные мысли – с одной стороны мы убивали много людей, с другой – ворочаемся с победой. Наконец-то вернусь в свой родной Алтай! На радостях запел на своём: «Никто не ведал, что беда – Германская закончится война, Никто не ведал, что Борис живой вернется, как борец?!»

По возвращении на Украину, в 1946 году, я был награждён медалью «За взятие Берлина».

На свою малую родину Кулады я вернулся в 1947 году. Бабушка моя, сидевшая у очага, поначалу не узнала меня: волосы побелели, глаза совсем испортились. Пристально вглядываясь в меня, вдруг вскрикнула: «Сын мой, Борис!»

Земляки на первых порах меня не узнавали: «Не ты ли это, Борис?! Живой?» Оно и понятно – физически я сильно изменился не в лучшую сторону: глаза потускнели, плохо слышу…

Приходилось как-то выходить из положения, прискорбно острить: «Видимо, не судьба – нам с братом Сергеем вернуться домой живыми – один хромой, другой контуженный. Не хулите нас, земляки. Не дай Бог вам видеть смерть своими глазами! Ведь, «Доброго коня могила – на поле боя. Доброго молодца могила – на поле сражения – гласит алтайская мудрость».

(Воспоминания фронтовика Бориса (Бокту) Шумарова, записал Чымда Кискин)