Пастухова Елена Михайловна родилась 28 мая 1925 года.

          (Отец – Пастухов Михаил Андреевич, мать - Пастухова (Мозолева) Евдокия Ефимовна)

          В конце мая 1941 года Елене исполнилось 16 лет. Позади - седьмой класс и выпускные экзамены. Впереди солнечным миражом плескалось лето, на которое у неё имелись грандиозные планы, а ещё предстояло принять непростое решение о выборе жизненного пути - продолжать обучение в школе или пойти работать, чтобы не быть обузой родителям и помочь им растить, ещё троих младших деток – её сестер и братьев. К тому же семью ждало пополнение, осенью родители ждали появления на свет ещё одного ребёнка.

          Елена была вторым ребенком в семье, старшим был брат Григорий, который уже вырос и уехал учиться в РУ (ремесленное училище) в Невскую Дубровку на слесаря.  Позади первая зима, когда он не жил в семье, и все хозяйственные вопросы, ранее лежавшие обязанностями на его плечах, перешли к Елене. Уехал Гриша – как пропал, из-за плотного графика занятий часто приезжать не получалось, но при первой же возможности он приезжал в Мяглово, навестить семью и окунуться в ощущения детства. Если приехать не получалось, он присылал коротенькие письма, в которых рассказывал о своей новой интересной жизни. Мечтал получить образование и работать на огромном советском заводе, а в отпуск ездить, собрав всю семью в Вильи Горы. К деревне Мяглово он был равнодушен, с нею его ничего не связывало. Для него она была не родной.

          В деревню Мяглово Всеволожского района, под Ленинград, Пастуховы переехали совсем недавно – в 1940 году.  До этого они жили в деревне Вильи-Горы, рядом с древним купеческим селом Локотско, что в 13 (тринадцати) километрах от дороги Ленинград – Новгород – Москва, до Новгорода 110 километров, а до Ленинграда почти 300. Глушь. Кругом лес. Работы нет, а точнее с приходом советской власти не стало, магазинов нет, больницы тоже нет, если вдруг заболеешь - не помогут. Так из-за отсутствия своевременной помощи – совсем маленькими умерли две её младшие сестры – Катя и Даша. Вот Пастуховы и переехали в Мяглово, как говорят родители к более цивилизованной, и более лучшей жизни. Папа с мамой устроились работать на «Первый плодовоовощной комбинат», а до этого папа несколько лет, живя отдельно от семьи, работал на заводе «Марксист» в Ленинграде. Если бы не его зарплата рабочего, выжить семье Пастуховых в далёкой, умирающей деревне было бы очень трудно.

          Но как бы там не было, свою маленькую, лесную родину Лена вспоминала всегда с любовью и тосковала по ней. Деревня, в которую они переехали, была слишком перенаселена, слишком велика для неё, лишала душевного уюта и уединенности. Там, в Вильи-Горы остались друзья и подруги, а ещё загадочные леса, манившие к себе обилием ягод и грибов, наполненные голосами и шорохами, так называемых диких животных живущих с людьми по соседству. Там были речки, полные рыбы, и манящие к себе прохладой в жаркие, летние дни. Остались где-то в прошлом и луга, переливающиеся радугой разнообразных цветов, по которым они с братом Гришей и отцом верхом на лошадях пасли стада коров. Там в родной деревне Вильи-Горы, совсем маленькой Лена пошла в школу, причем вместе с братом Гришей в один класс. Учителем у них была очень добрая и чуткая женщина - Соловьева Антонина Семёновна. Потом для обучения в старших классах,  они с братом по всепогодице ходили,  в село Локотско, к педагогу Тюрину Михаилу Яковлевичу…

           …Сейчас Елена стояла у громкоговорителя и слушала голос Молотова, сообщавшего о начавшейся войне с фашисткой Германией. Всё рухнуло разом, всё куда-то поплыло… Как недавно, и как давно была вчерашняя жизнь, ставшая более недосягаемым прошлым…

          Война катилась к Ленинграду.  Она была очень далёкой и совершенно непонятной, от этого очень и очень пугающей, не укладывающейся в человеческий разум и не поддающаяся никакой логике. Известий о реальных событиях с фронта почти не было, только скудные, очень сдержанные сводки по радио.

          В маленькой деревне Мяглово жизнь сильно изменилась: появились военные, с ними патрули, местных жителей переписали, выдали пропуска. Военные рыли окопы, что-то ограждали колючей проволокой, день и ночь приезжали и уезжали их автомобили. Над крышами домов часто пролетали тяжелые самолеты.

          В конце июня началась война с Финляндией и почти сразу на фронт призвали отца. Каким-то непостижимым образом мама узнала, что отца отправили в город Приозерск, воевать против финнов. А уже через несколько дней, оттуда пришло известие, что наши войска разбиты и окружены. Михаила Андреевича Пастухова среди выживших и вышедших из окружения нет. Более трех лет мама – Евдокия Ефимовна, а с ней и вся семья, ничего не знали о судьбе Михаила Андреевича, считая его погибшим. Забегая вперед на несколько военных лет, сообщаем, что Пастухов М.А. попал в плен и находился эти годы в финском лагере для военнопленных.

          В конце 1944 года был возвращен из финского плена в СССР, где сразу же был направлен в лагерь для бывших военнопленных, для искупления вины. На Финляндском вокзале, куда прибыл поезд с бывшими военнопленными для смены подвижного состава и регистрации груза, Михаил Андреевич упросил случайного человека, проходившего мимо вагона, где сидели осужденные - бывшие пленные, отправить жене в Мяглово письмо о том, что он жив. Получив от него согласие, бросил заранее приготовленное письмо, написанное на куске обоев химическим карандашом, через окошко вагона. Рисковали в тот момент оба - за подобное, в военное время могли и к стенке поставить. Попробуй, докажи, что ты не шпион. Состав то из враждебной страны прибыл. Заметь их часовой, церемониться б не стали. В дополнение скажем, что отправляя письмо, Михаил Андреевич не был до конца уверен, что семья ещё живет в Мяглово, да и живы ли они вообще. Слухи о страшной блокаде и чудовищных жертвах доходили даже до концлагеря… Но до этого была ещё целая жизнь…

          А сейчас фашисты рвались к Ленинграду, пали города Псков и Луга, ожесточенные бои шли на подступах к Великому Новгороду и Старой Руссе. В сторону Ленинграда тянулись бесконечные колонны беженцев. Жители населённых пунктов, через которые они шли, в том числе и деревень Мяглово и Разметелево, чем могли, помогали им. Многих беженцев, а это были старики, женщины и дети, шедшие от войны и потерявшие в её огне свой кров, приютили жители этих деревень. Пастуховы, тоже приглашали на ночлег из беженцев, идущих мимо их дома матерей с детьми, и это несмотря на то, что жили в небольшом доме, где помимо самой Елены, её матери - Евдокии Ефимовны, в те дни беременной и ждущей ребёнка, было ещё трое малых детей. Делились с ними едой и одеждой.

          Беженцев было много. Распоряжением властей большую и естественно сильную и здоровую часть из них, оставляли в деревнях окружающих Ленинград. После войны Всеволожская газета «Невская Заря» в статье «Отметим по заслугам» писала: «Беженцы стали не обузой, а опорой в дни блокады, заменив в совхозах, ушедших на фронт, и все военные годы выращивали овощи, картофель, другие продукты сельского хозяйства для ленинградцев… Женщины и подростки работали по 16-18 часов в сутки, получали голодный блокадный паёк и выращивали рожь, овес, вику, капусту, картофель и сразу с полей отправляли их в войска…»

          Вчерашние одноклассники Елены, уже нашли, чем помочь фронту, ходили в совхоз «Озерки» к расположившимся там военным, помогали им начинять бутылки зажигательной смесью. Елена тоже не бездействовала. Она и девушки из её школы, как и ещё сотни других молодых женщин отправили на подготовку оборонительных рубежей. Копали по нанесённой на землю разметке площадки для орудий, окопы, рвы, блиндажи. После войны Елена узнает, что в те дни, они строили в районе Мяглово третью линию обороны Ленинграда – на случай если врагу удастся форсировать Неву.

          За работу женщины получали небольшой паёк – 500 грамм хлеба, а по окончании рабочего дня их кормили обедом. Хлеб и часть этого обеда Лена относила домой – своим братьям и сестрам. Со временем паёк сильно оскудел. Несколько раз немецкие самолёты обстреливали работавших на окопах женщин. Очень быстро их налёты стали интенсивными. Появились убитые. В сентябре бомбить перестали, но зато фашисты начали бомбить Ленинград. Их самолёты организованно, торжественно и грозно, на большой высоте шли на город. Эхо взрывов от бомбёжки Ленинграда было отчётливо слышно, особенно ночью, а с запада всё ближе и ближе приближалась канонада фронта. Эта двойная канонада скоро станет привычной и будет будничным фоном на несколько лет…

          В один из дней самого начала сентября в Мяглово пришли беженцы из Невской Дубровки. Немцы были совсем рядом. От беженцев стало известно, что бои уже идут по берегу Невы в районе деревни Ивановка (Тосно) и даже в районе Шлиссельбурга. От них же Пастуховы узнали об эвакуации из Невской Дубровки всех жителей и государственных учреждений. Там в Невской Дубровке в РУ №18 учился брат Елены – Пастухов Григорий. Теперь чуть ли не у каждого беженца идущего с той стороны мать Елены спрашивала о Ремесленном училище и судьбе сына, немного успокоилась только тогда, когда женщина – ранее работавшая в училище сказала, что 18-е РУ ещё в самом начале августа эвакуировали  в Вологодскую область. Здесь тоже забежим немного вперёд и сообщим, что Пастухов Григорий Михайлович, не будет эвакуирован, так как баржу со студентами 6 августа разбомбил немецкий самолет рядом со Шлиссельбургом. Григорий доберётся до Ленинграда, где умрёт от голода в первую блокадную зиму 1941 года.

          К зиме, почти всех работавших на подготовке оборонительных рубежей, отправили на лесозаготовки, Елена Пастухова была среди них. Работать приходилось  в прифронтовой полосе от двух до пяти километров от реки Невы, по которой в дни войны и блокады проходила линия фронта. Там на всеволожской земле, в лесах между поселками имени Свердлова и Невской Дубровкой, находился лагерь лесорубов. Там разворачивались сражения на трудовом фронте. Благодаря его, без преувеличения сказать бойцам, Ленинград в годы войны обеспечивался дровами – а значит теплом в домах, цехах и госпиталях, а также хвоей, необходимой для приготовления настоя спасавшего голодных людей от цинги. Мины и снаряды были ежедневными гостями на территории, где работали лесорубы. Были раненные, были убитые. Фронт есть фронт.

          Елена Пастухова была одним из бойцов этого фронта. Ей довелось работать на разных участках – валка деревьев, рубка сучьев, а потом когда она была доведена работой до истощения, её перевели работать в столовую, чтобы в тепле отогрелась, в себя пришла. В тепле организм меньше расходует энергии, человек восстанавливается, набирается сил. Но столовая не была курортом, нужно было дважды в день помочь поварам накормить полтысячи человек, а потом перемыть за ними посуду. Когда человек, откомандированный для работы в столовую, восстанавливался, он вновь возвращался в лес - на передовую.

          Работать иногда приходилось по колено в воде, особенно осенью или после весеннего таяния снега. В эти периоды года лес становился непроходим. Обувь для работы не подберёшь. Валенки размокнут, даже калоши не помогут, а сапог резиновых тогда ещё не было. Вот и приходилось молодым девчонкам, после подготовки брёвен и крупных сучьев для дальнейшей транспортировки, перетаскивать их к гати, заменявшей дорогу, по огромным лужам-озерам, ручьям-рекам и топким грязевым болотцам, раздевшись снизу по пояс. Обувь, таким образом, берегли. Да и где, если что, возьмешь запасную? Дальше по гати на плечах и тачках к месту сбора. Тогда им ещё совсем молодым всё было ни почем. Но с возрастом те подвиги напомнят о себе больными ногами и суставами. Так Елена Михайловна Пастухова в последние пятнадцать лет жизни, совсем не сможет ходить, и будет прикована к инвалидному креслу.

          Ниже приведу выдержки из статьи «У самой линии фронта», автором которой является очевидец и участник тех событий – Анна Дмитриевна Мозалева (Ярополец). Статья была опубликована в газете «Невская Заря» 30 ноября 1984 года: «… В конце октября начались морозы, и нас вызвали в сельсовет. Сказали, что Ленинград замерзает, надо помочь городу топливом. В пригородной лесопарковой зоне Всеволожского района открываются лесопункты, и нужны рабочие.

          Контора лесопункта находилась в Зиновьевке. Директор лесопункта нам сказал, что на лесозаготовки надо ехать в Южную Самарку. Дали нам лошадь и возчика Петьку Андреева. Сели с нами директор Володин и парторг Мещанинов. Едем…

          В Южной Самарке нас послали заселять пустующий пока барак. Мы оказались среди первых лесозаготовителей, число которых вскоре достигнет 500 человек. Вскоре в Южную Самарку стали поступать люди, в основном ленинградцы. Открылись рабочая столовая, магазин. Начальником лесопункта был мужчина лет 45-50 по фамилии Колинбок. Хорошо помню работников столовой – Шуру Афоничеву, Лену Пастухову, Машу Иванченко, повара Колю. В столовую мы сдавали свои продуктовые карточки, оставляли только карточки на хлеб и сахар. Нас кормили утром и вечером после работы. За выполнение нормы прибавляли по 125 граммов хлеба. И мы все стремились работать как можно лучше. Конечно не только из-за хлеба. Мы знали, как тяжело ленинградцам в осаждённом городе. И каждая наша норма – 2,5 кубометра дров – это тепло, это спасение для многих людей.

          Пилили вручную лучковыми пилами. От того, насколько остра пила, зависело, выполним ли норму. Точильщиком пил был Степан Никифорович Плаксин.

          Заготовка леса шла в тяжелых условиях. Работали женщины, подростки, многие из которых были измождены голодом. Не было дорог, не было транспорта, механизмов, инструментов. У людей не было теплой одежды и обуви. Позже нам уже выдавали ватные брюки, телогрейки, ботинки. А тогда работали кто в чем…

          На работу шли весело, кто пел, кто вслух подсчитывал, сколько он в этот день спилит деревьев, а сколько на завтра, на задел готовит. После отдыха, после какого ни есть скудного, но завтрака, настроение было бодрое. Зато с работы шли молча, медленно. Потому что ни обеда, ни отдыха не полагалось. Есть было не чего – разве что у кого кусочек хлеба припасённого окажется.

          23 августа 1942 года наш директор Иван Семёнович Ершов собрал нас на митинг по случаю успешной работы и вручения Невскому механизированному лесопункту переходящего Красного Знамени Государственного Комитета Обороны. Знамя вручал Герой Советского Союза полковник Е.Н.Преображенский – человек, известный тем, что ещё в августе 1941 года его авиационный полк первым бомбил фашистов в Берлине. По случаю такого знаменательного события в южной Самарке готовили в столовой праздничный обед – рисовую кашу. Однако отведать её не пришлось: день этот закончился трагически…  когда люди собирались в столовой, начался сильный обстрел. Первый же снаряд попал в столовую. Много было убитых, много раненных…»

          Вот ещё строки воспоминание о том дне, взятые из статьи «Цветы на камне» опубликованной в газете «Невская Заря» от30 ноября 1988 года, автор В.Зименков: «Над лесом стояло солнце. Было тепло и пахло рисовой кашей, играл патефон. Ждали когда откроется столовая. «Нюра! Беги за котелками», - Маша Семёнова толкнула свою напарницу. «А я то чего?» «Говорю – беги!» Когда Ярополец поднималась по ступенькам, дом качнуло. Лес вздрогнул и принял корнями и ветками очередной артобстрел. Прямым попаданием снаряд угодил в гущу девушек, когда Нюра выскочила из здания, она увидела лес из деревьев и взрывов, убитых и раненных, кровь присыпанную землей. Бежали девчата, бежали зенитчики, беспомощные против артобстрела. Потом к Северной Самарке, где был медсамбат, потянулись раненые. Кто шел, кого везли. Кто был поздоровее, убирал убитых. После войны они и показали место захоронения, где сегодня стоит памятник, растут берёзы…»

          В тот обстрел были разрушены многие строения, включая и барак в котором проживали женщины лесопункта. Многих переселили в землянки.

         Далеестатья«У самой линии фронта» автор Анна Дмитриевна Мозалева (Ярополец): «…меня ранило. Машу Семёнову убило, я узнала её в развалинах столовой по платью в горошек…

          …Дали нам на двоих (скорее всего речь идёт о  Вере Сулит – позже так же погибшей при артобстреле) землянку военных. Там стояла железная кровать без матраса и печка-буржуйка. Крошечное оконце под потолком, болото на земляном полу. Каждый вечер приходилось вычерпывать по 30 ведер воды…  этой же водой мылись, ей же и стирали…

          Жили мы очень дружно. Никогда не бывало ссор, ни недоразумений. Делились всем последним. Когда замёрзшие приходили с делянок, одежду развешивали вокруг печки, уступая друг другу местечко потеплее. Никто не отлынивал от работы, не прятался от трудностей. Работали изо всех сил, чтобы война поскорее кончилась, чтобы домой вернуться…»

          (Маша Семёнова – погибла 23.08.1942 г., Павлова Лида – ушла на фронт (судьба неизвестна), Надежда Чеснокова, Вера Сулит – (погибла при артобстреле),

          Случались на войне и выходные дни.  При первой же возможности Елена навещала маму. Везла ей продукты, те, что наэкономила на своём рационе, матери же говорила, что это им такой паёк выдали. Также привозила выдаваемые ей ежемесячно на лесозаготовках 0,5 литра водки и три пачки сигарет «Звёздочка», их они сразу меняли на продукты – хлеб, картофель, крупу. Матери в те годы, было не сказано трудно, и помощь от дочери была для неё спасением. В ноябре 1941 года Евдокия Ефимовна родила сына – Михаила, а на руках у неё были ещё трое маленьких детей. Малышей нужно было кормить, вот только не чем. Государство не помогало – само в беде, да и ей как жене пропавшего без вести красноармейца, который не числился в списках убитых, как со стороны СССР, так и в списках, предоставленных со стороны Финляндии, помощь не полагалась.

          Рассчитывали только на себя. Всё земельное пространство вокруг дома в деревне, где они жили, включая и небольшой огородик, по весне Пастуховы засаживали картофелем. Причём посевным материалом служили картофельные глазки, бережно сохраняемые детьми при подготовке картофеля к отварке. Эти глазки подвешивали в мешочке на верёвочке к потолку, чтобы уберечь от вездесущих мышей. Когда посаженный картофель начинал созревать, дети круглосуточно его охраняли. Но его всё равно частично воровали соседи. Надо ли объяснять в какое отчаяние это приводило многодетную семью Пастуховых?

          Старший сын Гриша так и не объявился. Евдокия Ефимовна предприняла отчаянную попытку найти его в блокадном городе, куда ходила пешком вместе с дочерью Еленой после первой блокадной зимы. Нашли, но не сына, только его последнее пристанище. Там им отдали блокнот-дневник Гриши. Из сведений, приведённых в дневнике, получалось, что Григорий умер от голода зимой 1941 года. Так у Лены не стало любимого брата.

          Хотелось отомстить, уничтожить немецких сволочей, пришедших на родную землю! За убитого отца, за брата, за людей, что умирали от голода и бомб вокруг, за те страдания, что они причинили. Уйти для этого на фронт, как это сделали её подруги, но Лена прекрасно понимала, что если она оставит мать с малышами одну, они не выживут. Какой тогда смысл её мести? Ещё более большая жертва? Она не могла допустить этого. Сжав зубы надо было терпеть и работать.

          Недалеко от дома Пастуховых, по старой финской дороге, ведущей из Ленинграда через Мяглово на Невскую Дубровку, на плацдарм, позднее проклятый и легендарный, названный Невским Пятачком, регулярно шли колонны бойцов. Очень часто они были плохо вооружены, одеты не по военному или почти по военному - у кого шинель, у кого бушлат или ватник, кто-то в шапке, а кто-то в гражданской кепке или даже шляпе. Красноармейцы завидев жителей прифронтовой деревни, оставивших свои дела и вышедших проводить их на бой, прощались с ними как со своими родственниками. Бойцы вынимали из карманов денежную мелочь, кусочки мыла, иногда – о чудо сахар, а то и просто какие-то нехитрые вещицы, отдавали их детям и женщинам. Елена на всю жизни запомнила их теплые руки и грустные глаза, а также слова, которые они не сговариваясь, повторяли из раза в раз, и день, и месяц, и год спустя: - «…берите, берите, нам это уже не пригодится. Мы на смерть идём! А если выживем, так бог даст…». Уходили они. Уходили колонна за колонной. Сколько их было… не счесть. Возникало ощущение, что они знали, что погибнут…  что они та самая - необходимая, вынужденная жертва, без которой не обойтись их городу, их народу. Они уходили безропотно и осознанно. Не вернулся никто, а может и вернулся – выжил, но только возвращался другой дорогой. Уйдут они, а спустя день-два, загремит канонада, вспыхнет огненными всполохами небо над Дубровкой. Пройдёт час, отгремит бой и снова наступит тишина… Потом туда пойдут новые колонны и всё повторится…

          27 января 1944 года с Ленинграда будет снята блокада. Весной этого же года будут расформированы женские бригады лесорубов. В самом конце этого же года придет известие о том, что отец Елены жив! Сколько счастья принесет это известие. А ещё через год в мае 1945 года Елене исполнится двадцать лет. Это будет уже не та девчушка подросток стоявшая и слушавшая речь Молотова о начале войны – это будет серьёзная, взрослая женщина, победившая вместе со своим народом, вместе со своей страной!

          «Не дай нам бог получить точкой отсчёта своей жизни войну, не дай нам бог жить, отталкиваясь от войны, когда юность – это война и первая любовь – война. Ты видишь дороги, перерытые снарядами, ты видишь оборванные провода, неубранные поля, в твою память врезается то ли канава, то ли воронка, врезается всеми травинками. Ты будешь помнить эту канаву всю жизнь, потому что когда ты вжалась в её сырое нутро, смерть прошла выше и жизнь твоя продолжилась…» - эти словами В.Зименкова из статьи «Цветы на камне» в газете «Невская Заря» хочу закончить статью о Елене Михайловне Пастуховой и её фронтовых подругах - женщинах лесорубах, о воинах трудового фронта.

          Елена Михайловна за свой героический труд во время великой отечественной войны была отмечена многими государственными наградами. Но самой большой наградой для неё стали спасенные мать и младшие братья с сестрами. Они выжили только благодаря её самоотверженному труду и её жертвенной самоотдаче на благо семьи.