В 1939 году я выучился на шофера и был призван на армейскую службу в танковые войска механиком-водителем. Летом 1940 мы освобождали Прибалтику - Латвию, Литву и Эстонию. До конца жизни я так и не смог понять: от кого мы их тогда «освобождали»? От буржуев? Но население этих маленьких государств жило очень даже неплохо! В магазинах – изобилие товаров и продуктов, которые раскупались. Значит, у людей водились деньги. Крестьяне на хуторах были сплошь зажиточными. Мы, советские солдаты, удивлялись количеству скота на их подворьях. Многие местные граждане хорошо говорили по-русски, особенно молодежь, и в целом приветствовали провозглашение советской власти в Прибалтике. Меня поражало, как у них все было благоустроено и чисто вокруг, какие хорошие дороги. Я с грустью сравнивал здешние «картинки» с нашим бездорожьем и очередями в магазины за всем подряд. Даже за галошами стояли сутками, по десять раз писали и переписывали на спинах номера. А купить велосипед было тогда труднее, чем сейчас автомашину.
Наша танковая дивизия остановилась в литовском городе Алитус, в бывших российских казармах. В тех самых казармах, где почти 30 лет назад располагалась 27-я артиллерийская бригада, в которой накануне Первой мировой войны служил мой отец. Так уж распорядилась судьба, что в разное время, но в одном и том же месте мы с отцом готовились к войне с немецким противником.
Сейчас много спорят о том, почему гитлеровцы в первые месяцы войны так быстро продвинулись вглубь нашей великой страны, оккупировав при этом Белоруссию, Украину, Северный Кавказ, разрушили множество городов, близко подступили к Москве. Одни утверждают, что русские, мол, и воевать-то не умели, и командиры были непрофессиональные, и техника против немецкой у них была дрянь. Другие - что Германия развязала войну внезапно, нарушив международный пакт о ненападении, поэтому наши войска в приграничных территориях оказались врасплох захваченными неприятелем... Не хочу никого опровергать и уж тем более вступать в спор с теми, кто не нюхал пороха, а историю изучал по книжкам с картинками. Просто расскажу, как все было на самом деле.
Советские военные части, дислоцировавшиеся в Прибалтике в 1940-1941 годах, имели по тому времени передовую военную технику. На вооружении у нас были танки Т-34, тяжелые танки КВ. Была и тяжелая артиллерия, орудия перевозились мощными дизельными тракторами «Ворошиловец». Дух армии и патриотизм солдат поддерживал политсостав. Командиры частей не могли принять никаких решений без политруков. Чрезмерная идеологическая обработка не только утомляла солдат, но, на мой взгляд, откровенно вредила делу. Судите сами. Утром после физзарядки начинались политзанятия, и растягивались они на целый день, лишь немного времени уделялось освоению военной техники. Помню, как политруки вдалбливали нам, за сколько часов мощная советская армия разобьет противника, будь то Германия, Япония или Англия. А мы тем временем даже танки толком водить не умели, и уж тем более стрелять из них. Со мной вместе служили в Алитусе еще более 70 человек из Ивановской области.
Тактические занятия с экипажами танков проводились в основном в пешем(!) исполнении. Мы ежедневно драили технику, имели право подержаться за рычаги и посидеть в танке. И все! Часто у нас бывали комиссии, проверявшие в основном чистоту и порядок в частях. Как будто не кадровые военные приходили, а придирчивые завхозы. А вечерами – опять политика и строевые песни в духе «Броня крепка и танки наши быстры…»
Примерно с марта 1941 года в небе Балтии часто стали появляться немецкие самолеты. Вычищенная до блеска советская военная техника была вся на виду. Нам казалось, что немцы не только располагали ведениями о наших силах, но и каждого солдата знали в лицо. Командиром девятого танкового полка был опытный танкист полковник Верков. Но в апреле 41-го его из полка почему-то убрали, а к нам командиром назначили майора-пехотинца. И он нас, танкистов, с утра до вечера заставлял заниматься на плацу строевой подготовкой. Оказалось, что мы готовились к первомайскому параду.
Вот так накануне страшной войны нас «учили» защищать Родину. Готовили на новой границе укрепления, однако здесь не оказалось вооружения, а со старой границы вооружение уже сняли. Теперь, что касается «внезапного» нападения немцев на рассвете 22 июня 1941 года. Зафиксированы были тысячи случаев перехода немецких коммунистов и антифашистов через советскую границу с целью предупреждения пограничников о точной дате начала войны. Не знаю, как было в других местах, а нам боевую тревогу объявили еще 19 июня в два часа ночи. Мы затемно вывели всю технику в лес и замаскировали. Спустя сутки мы передислоцировали танки и пушки в другое место, так что немец потерял нас из виду. Эта хитрость помогла нам в первое утро войны нанести танковому корпусу противника большой урон. Но и мы несдобровали.
ПЕРВАЯ НОЧЬ И ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ВОЙНЫ
Итак, что же было в первую и самую страшную ночь войны? Мы заняли позиции за Алитусом и постоянно рыли окопы. Часа в два ночи 22 июня все небо загудело – это летели немецкие самолеты в сторону Москвы. А с рассветом загремела вся граница, повсюду загрохотала артиллерия. Самолеты закидали город Алитус бомбами, сразу разрушили наши казармы и весь военный городок, бомбили и там, куда мы поначалу выехали с техникой. Трассирующими очередями с самолетов стали поджигать крестьянские хутора. А мы – молчок, потому что без приказа «с самого верху» не должны были и вида показывать, что боимся и готовы отвечать нарушителям границы таким же активным огнем. Но вот показались немецкие танки. Сначала казалось, что их не так много. Они ехали с открытыми люками, как на параде, и немцы высовывались из люков с самодовольными рожами. Но после мы узнали, что на нас был брошен целый танковый корпус! А у нас в лесной засаде прятались два танковых полка, гаубичный артиллерийский полк и полк мотопехоты. Весь этот орудийный арсенал и был направлен на фашистские танки. Немцы от неожиданности даже запаниковали, но ненадолго.
Завязался ожесточенный бой. Он длился весь день, до самой темноты. Противник прекратил обстрел, а мы подвели неутешительные итоги. Не подбитых танков почти не осталось, боеприпасы кончились, погиб почти весь командный состав. Наш экипаж из четырех человек в этом бою уцелел, хотя танк сгорел: снаряд попал прямо в бортовой фракцион, кроме того у него сорвало гусеницу и машина, полыхая, беспомощно крутилась на месте. Я успел выскочить через передний люк. Оставшийся в живых командир танкового полка приказал экипажам уцелевших танков, имеющих горючее, отступать в сторону Вильнюса, всем остальным, у кого погибли машины, отходить на восток.
До реки Неман я добрался незамеченным, на берегу разделся, обмундирование связал ремнем и переплыл реку. Начало темнеть, когда я увидел бегущую босую женщину с грудным ребенком на руках. Совсем молоденькая она оказалась женой офицера из уничтоженного немецкой авиацией военного городка в Алитусе. Мы с ней добрались до какого-то хутора, и я попросил литовских крестьян спрятать мать с малышом у себя. Они согласились. Нас покормили, а мне в дорогу дали сала и хлеба. По дороге на восток я в лесу наткнулся на колонну автомашин нашего четвертого батальона. Тяжкое зрелище. Половина машин была уничтожена, водители убиты. Но вот, как подарок судьбы, подвернулась исправная автомашина ЗИС-5, двухтонная цистерна, заполненная соляркой.
Я заскочил в кабину, мотор сразу завелся. На этой машине и путешествовал по линии фронта около трех недель.
ДОРОГИ ФРОНТОВЫЕ
Ехал ночами, так как днем немецкие самолеты выслеживали машины и даже отдельные человеческие фигуры, будь то солдат или гражданский, женщина или ребенок, и гонялись за ними, расстреливая сверху из пулемета. Позади остались Вильнюс, Сморгонь, Молодечно, я пересек границу у села Красного и двинулся к Минску. Однажды на подъезде к городу в лесу меня тормознули, соляркой из цистерны я заправил несколько танков Т-34. Здесь решено было остановить немцев, потому что солдатам надоело все время отступать. Все автомашины собрали вместе, погрузили на них солдат. Мне тоже посадили на цистерну 10 человек, и мы поехали занимать оборону. Однако вскоре меня вернули, объяснив , что исправная цистерна очень понадобится в тылу для заправки военной техники. И я продолжил движение на восток.
По Минскому шоссе не поехал, а свернул на проселок – так было ехать безопаснее. На развилке дорог меня остановил военный в звании капитана и поинтересовался, куда и зачем я еду. На восток, отвечаю, куда и все. Он посоветовал ехать по правой стороне, я подчинился и прибыл прямо в лапы немцам. Как оказалось, это был сброшенный ночью к нам в тыл немецкий десант, переодетый в советскую военную форму, а сам капитан, тоже переодетый фашист, специально направлял сюда наши автомашины. К моменту моего появления их здесь скопилось несколько штук. Немцы в первые месяцы войны были настолько самонадеянны, рассчитывая вслед за Гитлером на молниеносную победу над Советским Союзом, что нас даже не охраняли, больше того – великодушно накормили. Но зря они расслабились. Ночью, когда разразился ливень, мы на трех машинах удрали от немцев. Так я избежал немецкого плена, который впоследствии превратился бы в сущий ад.
Ярко врезалась в память еще одна деталь начала войны. Колеся на ЗИСе по проселкам где-то между Борисовом и Оршей в конце июня 1941 года, я подвергался постоянным мощным бомбежкам с воздуха. А в промежутках между бомбовыми атаками немцы сбрасывали с самолетов свои листовки. Так они осуществляли хваленую геббельсовскую пропаганду. Одна из листовок меня очень заинтересовала. На ней я увидел фото Сталина и Молотова, стоявших на трибуне мавзолея. А внизу – еще один фотоснимок: два пленных молодых офицера Красной Армии в шинелях нараспашку и пилотках. Это Яков Джугашвили (сын Сталина) и Скрябин (сын Молотова) в немецком плену. Листовка называлась «Отцы и дети» по Тургеневу. Видимо, так немцы пытались сломить дух наших бойцов.
РАЗНЫЕ ВСТРЕЧИ, РАЗНЫЕ ЛЮДИ
За Борисовом у меня кончился бензин, хоть машину бросай, а вокруг ни души. Вдруг вижу, что в мою сторону идет человек. Подошел, попросил закурить. Человек был одет в спецовку. Оказалось, идет он из Орши, где находился в заключении. Тюрьму аннулировали, заключенных, у кого срок не превышал трех лет, отпустили, а остальных погрузили в вагоны и увезли в тыл. Он был несказанно рад тому, что направляется домой в Западную Белоруссию, и я видел, что он даже немцев не боится. Так человек настрадался в нашей тюрьме. От него я узнал, что во дворе бывшей тюрьмы зарыта большая цистерна с бензином – тонны на три. Это начальник тюрьмы для себя припрятал, но срочно сбежал, когда начались бомбежки. Тут из-за бугра показалась машина, и мы оба рванули ей навстречу. За рулем сидел механик из ближнего колхоза, добрый и открытый парень. Он охотно поделился со мной бензином, отлил литров 30, чтоб я смог дотянуть до Орши и отыскать там заветную бочку. Заодно подсказал, как добраться до Орши проселком и лесными тропами, ориентируясь на железную дорогу.
Добравшись до железнодорожного переезда, я заночевал в машине, а рано утром нашел нужную улицу и дом. Бензин качком заливал прямо в свою цистерну и наполнил ее почти доверху, когда внезапно налетели немецкие самолеты и начали бомбить город. Не помню, как вырвался из горящей Орши живым и невредимым, машина, по счастью, тоже не взорвалась. В спешке я перепутал направление и вместо востока опять повернул в сторону Минского шоссе и города Борисова. Проехав несколько километров, увидел очередную группу немецких бомбардировщиков, идущих на Оршу. Тут один из самолетов отделился и направился в мою сторону, стреляя из пулемета по машине. А в ней почти три тонны бензина! Я выскочил на ходу из кабины и побежал в сторону от дороги. Летчик заметил это и гонял меня по полю минут 10, непрерывно обстреливая из пулемета. Я уже обессилел и лег на спину. Фашист ударил по мне последней очередью и, решив, что я мертв, развернулся и улетел. Я вскочил, подбежал к своей машине и внимательно всю ее осмотрел. О, чудо! В ней даже пробоин не оказалось.
Я быстро отыскал знакомый проселок и въехал в лес от греха подальше. Но меня остановил человек в гражданской одежде. Когда он подошел ближе, вижу, под рубашкой у него капитанские петлицы. «Капитан Осипов, офицер штаба 9-го танкового полка», - представился он. Сел ко мне в кабину и поведал историю о том, как он и еще один штабной офицер везли в грузовой машине большой сейф с секретными документами Прибалтийского военного округа, но попали во вражескую танковую засаду. Один из танков их машину в упор расстрелял, второй офицер был убит наповал, а его только легко ранило в лицо. (И правда, у него на лице краснела не зажившая ссадина). Как рассказал дальше Осипов, он выскочил из машины и бросился в лес, при этом слышал, как немцы расстреляли шофера. Его тоже искали по лесу, но не нашли.
Я слушал капитана Осипова и кивал в такт его рассказу. Однако не признался, что довольно долго служил в том самом 9-м танковом полку и участвовал в первом бою 22 июня. Что его, Осипова, ни разу там не видел, хотя неоднократно стоял в почетном карауле в штабе у знамени полка. Все это молниеносно пронеслось у меня в голове, но виду я не показал. Лишь понял, что это его легенда.
Осипов приказал мне ехать опять к Минскому шоссе и держаться леса. В определенном месте, пояснил он, формируется воинская часть из тех, кто вышел из окружения и кто пришел с запада. Мы приехали в это место уже вечером, когда стемнело. Там в самом деле было много военных. Переночевав, мы отправились к шоссе. У одного из перекрестков капитан велел остановиться. Не знаю, как долго мы простояли, когда с левой стороны показалась легковая машина не известной мне марки и остановилась вдалеке, метров в ста пятидесяти. Капитан быстро пошел к ней и долго с кем-то разговаривал. Потом вернулся ко мне и посоветовал ехать на Смоленск. Потом Осипов пожал мне руку, пожелал всего хорошего и скрылся на той загадочной легковушке. И было не понять, чей это разведчик – наш или вражеский.
Я взял курс на Смоленск. Там меня предупредили, что мост через Днепр взорван и надо ехать на Дорогобуж, где имеется небольшая переправа (паром на канатах). Действительно там старик-паромщик без труда переправил меня на левый берег Днепра. В районе Ельни меня остановил заградотряд, проверил мои документы, допросил с пристрастием: откуда и куда я справляюсь. Я им рассказал, как на духу, о своих скитаниях и мытарствах, предусмотрительно умолчав о капитане Осипове. Ребята мне, конечно, не поверили, сочли за диверсанта и в запальчивости хотели даже расстрелять на месте. Но старший отряда быстро остыл и предложил доставить меня в штаб. Там состоялся еще один допрос, но я уже понял, что спасен потому что к тому времени в штабе скопилось более десятка красноармейцев и командиров из нашего танкового полка. Меня сразу же узнал старший лейтенант, под руководством которого я проходил курс молодого бойца и принимал присягу. Я высказал ему свое пожелание вновь попасть в танковый экипаж и отправиться воевать.
Между тем здесь, под Ельней, наши войска уже занимали оборону и намеревались стоять насмерть. Вскоре в Ельню приехал опальный тогда генерал Г.К. Жуков для руководства будущим великим сражением. 17 августа 1941 года фашист на собственной шкуре почувствовал, насколько русские сильны и злы в атаке на врага. Это был, пожалуй, первый показательный урок перед Москвой. Но я в этом бою не участвовал. Под Ельней нас, танкистов без техники, отобрали и направили в Калугу, где стали распределять по танковым заводам. Таких набралось человек шестьдесят, в числе которых оказались мои земляки – Смирнов из деревни Борисцово и Панфилов из Обжерихи. В августе 1941 года я попал на Сталинградский тракторный, выпускающий с первых дней войны Т-тридцатьчетверки. Там же располагался 21-й учебный танковый батальон под командованием Робермана. Мы, пешие танкисты, участвовали в сборке танков, а когда подходила очередь, то получали новенькие машины и отправлялись прямо на фронт.
Однажды на завод из Ставки прибыл полковник Верков, бывший командир нашего 9-го танкового полка, с которым мы в Литве приняли бой в первый день войны. Перед строем он вынес благодарность от Верховного Главнокомандующего Сталина всем участникам того памятного боя. От Веркова узнали, что в тот день мы героически сражались против 39-го танкового корпуса фашистов и нанесли ему огромный ущерб.
Но моя радость от встречи с командиром-однополчанином и ожидание отбытия на фронт были омрачены одним неприятным обстоятельством. Прибыв в Сталинград, я честно признался местному политруку в своих мытарствах после гибели танка в первый день войны. Рассказал ему о том, как чудом уцелел в бою, как нашел в разбитой колонне автомашин уцелевшую цистерну зИС-5, как мотался на ней по линии фронта, пробираясь к своим, как попал в плен и тут же сбежал из него. Зря я рассчитывал на понимание и сочувствие этого человека. Политрук тут же приказал меня арестовать. Я просидел в темном и сыром чулане почти две недели, пока проверяли мои сведения. Для этого связывались с военкоматом, где я призывался в армию и где получал комсомольский билет, и только потом освободили. За это время ребята, вместе с которыми я приехал за танками, получили машины и отправились на фронт под Москву. Меня же направили в Белую Калитву в формировавшуюся там 218-ю стрелковую дивизию. Вот тогда я выбросил в уборную комсомольский билет. Все время он был со мной, даже в плену сохранил и не испугался, а тут выбросил и не пожалел о том, что сделал. Поймите, причиной были не обида или злость, а в глубокое разочарование.
ТЯЖЕЛОЕ ВРЕМЯ ОТСТУПЛЕНИЯ
Нам с весны 1942 года пришлось отступать с Донбасса до Туапсе, зато потом от Сталинграда до Будапешта наступали. Как-то незаметно фронтовые будни сложились для меня в одну монотонную и тяжелую работу с бессонными ночами, постоянной физической и нервной усталостью. Бои, взрывы, бомбежки, обстрелы, ранения и контузии, гибель однополчан – все понемногу стирается в памяти, и она выхватывает лишь отдельные фрагменты. Помню, как летом 1942 года при отступлении на Кавказ под Майкопом меня контузило, а осколком снаряда ранило в живот. Нелегко, надо отметить, ранило, я надолго потерял сознание. Наши, видимо, сочли меня убитым и с поля боя выносить не стали. Мать потом рассказывала, что в том же 1942 году получила извещение о моей гибели. А на самом деле история приключилась со мной почти неправдоподобная. Хоть кино снимай. Меня подобрали почему-то немецкие санитары и вместе с ранеными немецкими солдатами поместили в майкопскую больницу. Там меня вылечили, а потом наши при наступлении освободили. Так я во второй раз счастливо отделался от фашистского плена.
Еще помню, как спешно мы отступали по донским степям до станицы Константиновской. Сколько там военной техники мы оставили! До сих пор не могу понять и простить эту безалаберщину. Ведь технику-то готовили для фронта голодные и усталые женщины да ребятишки 14-15 лет. Я сам это видел на тракторном заводе в Сталинграде, когда получал свой танк Т-34. Если по совести, то им всем без исключения надо было дать боевые награды, как на фронте, за мужество и веру в победу. Дело прошлое, но по себе знаю, что советские бойцы, причем разных национальностей, с первого дня войны верили, что СССР победит, а Гитлер проиграет. Я никогда не был коммунистом, сильно недолюбливал идеологическую принудиловку, которой занимались наши политруки, я и в комсомол-то вступил лишь потому, что «несоюзных» не брали в танкисты. Но у меня, как и у многих других молодых солдат, была глубокая внутренняя убежденность в справедливом исходе войны. Ведь мы не вторгались на чужую территорию, не топтали сапожищами и гусеницами танков поля, не сжигали дотла города и деревни, не мучили и не убивали неповинных людей. Мы воевали с врагом на своей земле, защищая свое Отечество, не посягая на чужое. В одной старой довоенной песне были такие слова: «Чужой земли мы не возьмем ни пяди, но и своей вершка не отдадим». Считаю, что этот патриотизм в душе каждого из нас и предрешил исход войны, заставил остановить фашистов перед Москвой и дальше не пускать ни на шаг, а потом гнать их обратно до самого Берлина.
День Победы я встретил в госпитале в Ереване, куда был направлен по причине серьезного ранения при взятии Будапешта. И только спустя месяц, в июне 1945 года меня выписали из госпиталя и сразу определили шофером к заместителю командующего гвардейской армией генерал-майору Клементьеву. У него и служил до самой демобилизации летом 1946 года. Генерал настойчиво уговаривал меня остаться на сверхсрочную службу, рисуя страшные картины послевоенной жизни на гражданке. Но я твердо решил вернуться домой. Пора!