Биографические данные здесь пропущены, поскольку я лишь случайно познакомился с этим человеком

В 1987 года я занимался научными исследованиями в горах Таджикистана, и для этого поселился на базе Таджикского университета в верховьях ущелья реки Такоб. Было начало лета, полевая практика студентов биологического факультета еще не началась, и на базе жил только сторож по имени Хабибулло. Его дом был неподалеку, в кишлаке Вармоник, выше по течению Такоба. Выглядел Хабибулло так, как и полагается выглядеть горному таджику: высокий старик; борода окладистая, черная с проседью; на голове чалма, под ней красная круглая расшитая тюбетейка, какую традиционно носят горные таджики (не узбекская квадратная с четырьмя огурцами, какие продаются во всех магазинах); в черном чапане, подпоясанным цветастым платком; на ногах сапоги из мягкой тонкой кожи, с загнутыми носками. По-русски говорил не очень проворно. Намаз совершал аккуратно, строго в положенное время: расстелив вышитый платок и встав на него коленями, лицом на восток, долго бормотал молитвы и кланялся до земли под слова «Аллах акбар»; во время намаза ни на что и ни на кого не обращал внимание, в остальное же время был общителен и дружелюбен. Еще Хабибулло имел обыкновение играть на самодельной домбре, состоящей из гладко обструганной деревяшки и минимального числа струн; дребезжит она очень занудно, а Хабибулло тянет под нее что-то бесконечно длинное своим плохим голосом, дабы усладить слух свой и того, кто по несчастью оказался рядом.

Хабибулло ночевал в сторожке на крутом берегу, а я поставил свою палатку внизу, у самой реки. Там же сложил из камней кострище, на котором надеялся варить себе по вечерам пакетные супчики, привезенные из Ленинграда. Однако до вечерних супчиков дело никак не доходило. Каждый день, когда я под вечер возвращался к своей палатке, Хабибулло окликал меня вопросом «голодовал?» и предлагал поесть шурпо, которое он варил себе и на мою долю. Под словом «шурпо» в Таджикистане понимают весьма разные блюда; в данном случае это был жидкий суп, в котором плавали половинки слегка очищенных картошин, гигантские трубообразные макароны и вонючая кинза. Я это ел и мечтал о своем пакетном супчике, но отказываться было неудобно.

Так вот этот Хабибулло, как выяснилось, был лично знаком с Черчиллем, премьер-министром Великобритании. Познакомился он с ним, разумеется, в Лондоне, поскольку Черчилль никогда не бывал в Вармонике.

Сейчас до самого Вармоника идет вполне приличная асфальтовая дорога, а раньше, как рассказывал Хабибулло, была только тропа над горной рекой Такоб, и на этой тропе был один опасный участок «... сколько там погибло, сколько ишаков в реку упало, сколько людей, о-о-о ...». В то время кишлак Вармоник состоял только из приземистых кибиток, сложенных из дикого камня и покрытых сучьями, камнями и землей.

Однажды, накормив меня шурпой и усладив мой слух игрой на домбре, Хабибулло вдруг сказал: «Франция – красивая страна; поля там аккуратные, красивые, и дома. Как ты думаешь?» Я ответил, что во Франции не был, но думаю, что это красивая страна. Еще немного побренчав на домбре, он продолжил: «И Польша – красивая страна. Как ты думаешь?» Я на всякий случай сказал, что в Польше я тоже не был, но думаю, что это тоже красивая страна. Дальнейшего перечисления красивых стран не последовало, а такое неожиданное сочетание – Франция и Польша – давало мне явный повод спросить, почему он заговорил именно об этих двух странах. Но я медлил. Не дождавшись моего вопроса, Хабибулло спросил:

 — Я сейчас старый стал, все забываю и путаю. Ведь Париж – это столица; скажи мне – это столица Франции или Польши?

 — Франции.

 — Да, Франции. Я вообще-то знаю, что Франции, но подумал, что, может быть перепутал, поэтому спросил.

Снова помолчали. Теперь мне уже не оставалось ничего иного, как спросить, почему выбор места для Парижа ограничен именно этими двумя странами – Францией и Польшей. В ответ на этот вопрос Хабибулло рассказал историю, из которой следовало, что во время войны его, вместе с другими советскими военнопленными, немцы везли на запад через Польшу и Францию. По-видимому, попав таким способом во Францию, пленные шутили о перспективе прогуляться по Парижу, и Хабибулло запомнил, что этот легендарный Париж находится в какой-то из этих двух красивых стран.

В плен он попал в Карпатах. Их воинская часть отступала, а Хабибулло был назначен в отряд, прикрывавший отступление. Этому отряду было приказано отстреливаться, пока не получат приказ уходить. Они поверили и отстреливались до последнего патрона. Как потом понял Хабибулло, никто не собирался отдавать им приказ об отступлении: их просто бросили погибать, чтобы остальные смогли уйти. Хабибулло был ранен в ногу, так что после того, как исстрелял все патроны, убежать не мог, и немцы взяли его в плен. Вместе с другими пленными его увезли в оккупированную Францию. Там их отбили англичане и увезли в Англию.

В Англии советских солдат держали в лагере, где они работали, но уже не в качестве военнопленных, а как военнослужащие союзного государства. С ними беседовал офицер, который уговаривал их принять британское гражданство и не возвращаться на родину. Он объяснял, что в СССР им грозит тюрьма или расстрел за то, что были в плену.

Многие согласились, но 40 человек, среди которых был и Хабибулло, твердо решили добиваться возвращения домой. Они понимали, что английский офицер прав, и что на родине их ничего хорошего не ждет. Но Хабибулло рассуждал так: «Что я буду делать в Англии? Здесь нет Таджикистана, нет гор, нет моего кишлака. Надо возвращаться в СССР». Эти 40 человек потребовали от начальства лагеря, чтобы им предоставили возможность обратиться к советскому послу. Начальство согласилось и оформило бумагу, разрешающую группе из 40 человек передвигаться по территории Англии. Один солдат из этой группы знал английский язык; ему выдали этот пропуск и объяснили, как добраться до Лондона. Добирались с многочисленными приключениями, но в конце концов нашли Лондон, в Лондоне нашли советское посольство, в посольстве нашли посла и сказали ему, что хотят домой. Ответ посла Хабибулло запомнил дословно: «Я тоже хочу домой». Посол сказал им, что здесь не СССР, а Англия, и он здесь не начальник, поэтому ничего для них сделать не может. Сказал, что начальник здесь – Черчилль, и только он может что-нибудь решать. В то время у посла уже была назначена встреча с Черчиллем, и он пообещал солдатам, что во время этой встречи представит их лично Черчиллю, чтобы они сами изложили ему свою просьбу. После этого посол распорядился, чтобы солдат поселили и поставили на довольствие.

В назначенный день все сорок солдат явилась на встречу, их построили в зале. Вошел Черчилль. Его вид произвел неизгладимое впечатление на Хабибуллу, который описал его так: «У него рука — как моя нога, а нога вообще ...». Через переводчика Черчилль спросил солдат, есть ли у них жалобы на содержание в лагере, не слишком ли много заставляют работать, хорошо ли кормят. Солдаты ответили, что жалоб никаких нет, работа нормальная, еда хорошая. Но все равно надо ехать домой. Черчилль попробовал их отговорить, повторив те же доводы, которые они уже слышали от английского офицера в лагере. Солдаты ответили, что им это все уже говорили, но они все равно хотят домой. Черчилль выразил уважение к их патриотизму и обошел строй, пожав руку каждому из сорока человек.

По распоряжению Черчилля солдат отправили на корабле в Архангельск.

 * * *

Слушая Хабибуллу до это места, я прикидывал, где же можно поймать его на вранье. Но тут я полностью поверил его рассказу, потому что при тех скромных познаниях в географии, которыми обладал Хабибулло, он мог знать, что из Англии до Архангельска можно добраться морем, только в том случае, если сам плыл на этом корабле. Из разговоров с Хабибуллой я знал, что он не только нетвердо помнил, столицей чего является Париж, но также был убежден, что Индия находится в Африке: однажды в Такобское ущелье приезжали индусы, и они были черные, из чего следует, что Индия в Африке. Хабибулло очень удивился, когда я показал ему на карте, что между его Таджикистаном и Индией расстояние 20 километров.

* * *

Судя по рассказу Хабибуллы, посол отправил сообщение Сталину о том, что сорок советских солдат продемонстрировали Черчиллю свой патриотизм, и Сталин распорядился всех их реабилитировать. Во всяком случае, в Архангельске им был учинен формальный допрос с заранее установленным результатом – полной реабилитацией. Шел 1944 год, и реабилитация означала отправку на фронт в общем порядке.

Во время допроса в Архангельске на вопрос следователя о месте жительства Хабибулло ответил:

— Таджикистан, Варзобский район.

— Как называется кишлак?

Хабибулло удивился, зачем следователю знать кишлак: «Он что, все кишлаки в Таджикистане знает?». Однако, оказалось, что знает: следователь был знаком с соседом Хабибуллы, который жил кибитке, имеющей общую стенку с кибиткой Хабибуллы.

Из Архангельска Хабибулло был отправлен на Ленинградский фронт; когда ходил в увольнения, посмотрел город. Потом был отправлен на войну с Японией. После этого, наконец, вернулся в свой кишлак Вармоник в верховьях реки Такоб.

Вот тут-то и начались его приключения. Нашелся бдительный сосед (не тот, у которого стенка общая, и который знаком со следователем в Архангельске, а другой). Во-первых, этот бдительный сосед никак не мог понять, почему все бывшие военнопленные сидят, а Хабибулло на свободе. Во-вторых, ему был очень нужен тот участок сухой каменистой земли на горном склоне, который принадлежал Хабибулле. Когда Хабибулла в четвертый раз приехал на в райцентр на допрос, он спросил следователя:

— Зачем вы меня в четвертый раз вызываете и в четвертый раз спрашиваете одно и тоже? Я уже три раза вам все это рассказывал.

Следователь ответил:

— Это очень трудный вопрос. Дело в том, что на тебя в четвертый раз приходит один и тот же донос, и мы обязаны в четвертый раз тебя допросить.

— Скажите мне, в чем я виноват? – спросил Хабибулло – если я виноват, расстреляйте, а если не виноват, отпустите и больше не мучайте.

— Не надо было сдаваться в плен.

— Но что я должен был делать? Я уже говорил: меня ранило в ногу, я не мог бежать, меня взяли.

— Надо было застрелиться, чтобы не попадать в плен.

— Чем я мог застрелиться? Я уже говорил, что мы отбивались до последнего патрона, у меня не было больше патронов, нога перебита, немцы подошли и взяли меня.

— Надо было не тратить все патроны, а один оставить для себя.

— А вот представь себе – говорит Хабибулло – что было бы если бы я оставил один патрон. Вот лежу я с перебитой ногой. Ко мне идет немец. У меня на него один патрон, а у него на меня целый магазин. Куда я свой патрон должен тратить?

Следователь задумался: и правда, куда?

— Если бы так было – говорит Хабибулло – я бы в немца выстрелил и не попал бы, потому что в том состоянии, в каком я тогда был, я ни во что попасть не мог. Но зато я бы его разозлил, и он бы меня добил очередью. Тогда бы я все сделал правильно, и вы бы меня сейчас не допрашивали. Но не было у меня этого последнего патрона, виноват, не рассчитал в бою, все истратил.

Этим рассуждением он вроде бы убедил следователя. По крайней мере больше Хабибуллу на допрос не вызывали.