Боевой путь

Из воспоминаний монахини Адрианы Малышевой:

"Училась я хорошо, была очень активная, занималась спортом. После школы поступила в авиационный институт. К тому моменту я уже умела стрелять, прыгала с парашютом и окончила курсы медсестер. Поэтому неудивительно, что с началом войны я рвалась на фронт. Многие из нас тогда были уверены, что война закончится через три месяца, и боялись не успеть повоевать. Но меня отовсюду гнали, потому что, несмотря на спортивные успехи, внешне я была еще совсем ребенком.

Однако через некоторое время немцы подошли к Москве совсем близко. Москва в то время представляла унылое и жалкое зрелище. Город опустел. Света не было. Эвакуировался и мой институт. Настроение у людей было уже не такое боевое. Об этом раньше не принято было говорить, но многие тогда думали, что Москву сдадут немцам. И в этот критический момент на защиту столицы призвали всех. Вызвали в военкомат и меня. Я попала в дивизию, где из 11 тысяч человек не было ни одного, который бы подлежал мобилизации по призыву. Все были добровольцами. А по сути — смертниками. Эти люди не имели никаких послаблений или привилегий, просто каждый из нас не мог допустить, чтобы немцы гуляли по Москве.

Моя мама не знала, что я ухожу на фронт. Дело в том, что по вечерам я работала в институте Склифосовского, иногда даже ночевала там. В тот день, когда я собиралась на фронт, мама была уверена, что я иду помогать раненым. «Ты на дежурство?» — спросила она. Я кивнула в ответ. А нам только что выдали в магазине продукты по карточкам на месяц вперед. И мама напекла вкусные коржики. И вдруг она, как будто почувствовав что-то неладное, начала лихорадочно запихивать их мне в карманы, а потом тихо так говорит: «Возьми побольше, они тебе пригодятся». У меня комок подкатился к горлу. Эта сцена и сейчас у меня перед глазами.

— Как же вы попали в разведку?

— С направлением военкомата я пришла на место сбора, которое располагалось в одной из школ в районе метро «Аэропорт». Вообще-то, меня призвали как медсестру. И вдруг командир говорит: «А как насчет разведки?» Я сразу согласилась, и тут же выпалила, что очень хорошо знаю немецкий язык. Командир засмеялся и говорит: «Что, в школе учили?» А мы дома язык учили — мой отец хорошо знал немецкий и занимался с нами.

Меня привели в один из классов, где на матрацах уже сидели пять девушек — будущих разведчиц. «Ну вот, Наташа, это твоя семья», — сказал командир. И добавил: «Имей в виду, будет трудно, но у нас в разведке закон такой: товарища — не только раненого, но и мертвого, — на поругание врагу оставлять нельзя». Эти слова врезались мне в память на всю жизнь.

В декабре 1941 года нас отправили на передовую. В то время самые тяжелые бои шли на Волоколамском и Ленинградском направлениях, где оборону держала дивизия генерала Панфилова. Здесь уже было все серьезно, и полученные умения требовалось показывать не в учебной ситуации, а в жизни.

Мне хорошо запомнился один из первых выходов нашей разведгруппы. Машина довезла нас до  кромки леса. Вместо маскхалатов нам выдали зеленые бушлаты, поэтому на белом снегу нас легко могли заметить. Начальник разведгруппы отобрал двоих, которые должны были перебраться через находившуюся за опушкой речку. На другой стороне проходила железная дорога, и нужно было узнать расположение немецких сил в этом районе. Мне кажется, я до сих пор ощущаю то волнение, которые мы все испытывали в первые минуты тревожного ожидания, когда в разведку ушли наши товарищи. Через какое-то время раздались выстрелы, а потом сквозь снежную метель мы разглядели фигуру ковыляющего человека. Это был один из посланных в разведку. Оказалось, что ребята наткнулись на немцев, и оба получили ранение. Тот, который был ранен не так сильно, добрался до нас, но не смог вытащить второго. А у меня сразу в сознании всплыли слова командира: «Не оставляй товарища...» Недолго думая я скинула с себя зеленый бушлат, натянула на голову белое белье, отдала винтовку и пошла по следам, которые оставил вернувшийся разведчик. Когда я добралась до раненого, он уже решил, что его бросили. Как он обрадовался, когда понял, что ситуация не безнадежна. Он был ранен в ногу, но руки работали, значит, он мог ползти. Я пристегнула свой ремень к его ремню, присыпала его снежком, и мы потихонечку, ползком добрались до своих. Меня подхватили разведчики, начали растирать... Это было моим боевым крещением. Может быть, впервые в жизни в тот момент мне пришлось преодолеть в себе чувство страха.

До мая 1942 года я служила в дивизионной разведке. Мы ходили в разведку группой. Наша задача была узнать расположение сил противника и передать эти сведения нашим. Поэтому мы старались не контактировать с немцами, и вступали в бой, только если натыкались на них. Однажды, возвращаясь домой, мы столкнулись с большой группой противника. Немцев было значительно больше, и они напали на нас внезапно. А у нас на картах уже были нанесены все сведения, которые требовалось срочно передавать в центр. И один из наших парней добровольно остался отстреливаться, давая нам возможность уйти от врага. Конечно, он погиб. Когда после окончания войны мне довелось работать с пленными немцами, то они говорили мне, что таких случаев самопожертвования в немецкой армии не было никогда. Самое грустное, что когда этого парня представили к награде, то оказалось, что его отец — известный военачальник — репрессирован, и по меркам того времени, сын не мог быть награжден.

В 1942 году меня направили на курсы в центр по обучению разведчиков. К тому времени от первого призыва разведчиков в живых уже почти никого не осталось, а в новом пополнении девушек-разведчиц не было. После учебы мне присвоили звание младшего лейтенанта и направили на Смоленское направление, под Сухиничи. Здесь располагалась 16-я армия, которой командовал Рокоссовский. Теперь каждый из нас работал индивидуально. Я в определенном месте переодевалась так, чтобы даже из своих никто не видел, и пробиралась туда, где располагались немцы. Оружия с собой не брала. На случай встречи с противником сочинялась «легенда».

В одной деревне жил мужчина, который собирал для нас сведения через партизан. Я должна была под видом племянницы побывать у него и узнать последние данные. Мне показали фотографию его дома и дали такой ориентир: если грабли у сарая будут перевернуты зубьями в мою сторону, то заходить в дом ни в коем случае нельзя — это сигнал опасности.

На выполнение операции отвели три дня. Я благополучно миновала нейтральную территорию, переночевала в лесу. Когда рассвело, я в бинокль разглядела, что грабли у сарая стоят нормально — можно идти. Я уже отряхнулась и сделала несколько шагов вперед. Оставалось буквально несколько метров до открытого места, где меня могли увидеть. И вдруг я вижу, как из дома торопливо вышла молодая женщина. Оглядываясь, она подбежала к сараю и перевернула грабли зубьями вверх. Я отпрянула и укрылась в лесу. Долго я размышляла, что делать, но потом все-таки решила не рисковать. В итоге никакого контакта не получилось. Задание я не выполнила, и всю обратную дорогу шла, как на плаху. Дело в том, что передо мной в эту деревню уже ходил разведчик и не вернулся. Тогда решили послать девушку — очень нужны были сведения. И вот иду я к своим с опущенной головой. И вдруг от палатки, где жили наши разведчики, бегут несколько человек, меня обнимают, целуют, плачут. Оказывается, женщина, перевернувшая грабли, была снохой того человека, который контактировал с партизанами. Ее муж был в армии, и немцы, узнав про это, стали заставлять их сотрудничать с ними, грозя расстрелом. Немцы уже знали, что кто-то придет на встречу, и ждали в засаде. Когда партизанам стало известно об этом, они послали девочку, чтобы предупредить меня об опасности, но мы с ней разминулись. Все думали, что я погибла, и уже не ожидали увидеть меня живой.

На следующий день меня пригласил лично Рокоссовский. «Оказывается, вы у нас умница, — говорит он мне, протягивая мне руки. — Ну, чем вас наградить?» А я очень хорошо относилась к Рокоссовскому. Жуков командовал всей операцией под Москвой, а Волоколамско-Ленинградское направление, где я начинала воевать, было за Рокоссовским. В армии его очень любили. «Разрешите служить с вами до конца войны», — неожиданно выпалила я. Он засмеялся и говорит: «Ну почему же только до конца войны, можно и дальше в армии служить... Завтра в Москву идет машина — хотите своих родных повидать?» На следующий день я уехала в Москву. Мало того, мне еще целый пакет с подарками выдали от командующего. Получилось, что ушла я на гибель, а тут меня так обласкали. Так до конца войны я и оставалась под командованием Рокоссовского. До Риги дошла.

— Для многих разведка связана не только со сбором сведений о противнике, но и с захватом «языка». Вам приходилось это делать?

— Это было на Северо-Западном фронте в апреле 1942 года. Командующий армией приказал взять «языка», но ничего не получалось. Гибли наши люди, но решить задачу никак не удавалось. Тогда взять «языка» поручили Ивану Тютюнову, который был очень хорошим профессионалом. Он попросил на подготовку операции две недели. За это время наблюдатели изучили весь распорядок дня немцев. Мы знали о них все, а ведь немцы очень педантичны, во всем любят точность. Была сформирована группа захвата. Моя задача состояла из двух частей. Если пленный немец будет ранен, следовало немедленно допросить его. А в случае погони я должна была занять определенное место и отстреливаться. Непосредственно перед операцией была проведена так называемая артиллерийская обработка, чтобы отвлечь внимание противника, и Тютюнов с двумя разведчиками пополз на немецкую территорию. Через какое-то время мы услышали взрыв, крики на русском и немецком языках. Затем видим, как наши разведчики волокут «языка». Немец был очень напуган, сильно дрожал, лицо было перепачкано грязным снегом. Честно говоря, мне его стало жалко. В этот момент кто-то, заметив мое состояние, подошел и шепнул мне: «Ты что, его пожалела?» А я отвечаю: «А мне Николай Михайлович (это тот командир, который взял меня в разведку) сказал, что пленный — не враг». И у меня всю войну так было. Пока немец стреляет в нас, убивает наших солдат — он мой противник, с которым нужно бороться. А если он беспомощный, в наших руках — это для меня живая душа.

— В последние годы много пишут о том, что замалчивалось в годы войны. Как, на ваш взгляд, все ли уже сказано?

— Раньше многое о войне скрывали, а теперь часто говорят то, чего на самом деле и не было. Но есть и то, что до сих пор остается запретной темой. Например, необдуманные поступки командиров полков, которые говорили: давайте вот эту высоту возьмем и доложим начальству. Из-за такого честолюбия нередко гибло множество людей. Я это видела много раз. Но об этом сейчас ничего не говорят.

А в остальном... Хотя я и пережила физически очень много тяжелого, но светлого на войне было больше. Несмотря на все идеологические обработки, люди тогда — по своему поведению, по тому, как они относились к страшной военной работе, по самоотверженности, по отношению к своим товарищам — в душе были верующими. В те тяжелые военные годы они безотказно делали то, что требуют заповеди Божьи. Война пробудила и высветила в людях замечательные качества. Такая волна настоящей чистоты, патриотизма, самоотверженности проснулась в людских душах! Причем все это было не напоказ. Тогда в людях было то, что нужно христианину и чего не имеют сейчас многие даже ходящие в церковь.

— Есть и еще один очень интересный эпизод в вашей жизни — работа с известными авиаконструкторами Королевым и Исаевым. Расскажите об этом.

— Закончила я войну в звании капитана. Возвратилась на родину только в 1949 году — до этого пришлось поработать с пленными в Германии. И сразу вернулась в свой институт на третий курс. Это был факультет двигателей. В группе было 25 юношей и одна девушка. Я с головой окунулась в учебу: сидела ночами, перечитывала лекции, книги. После института получила направление в секретный подмосковный научно-исследовательский институт, которым руководили Сергей Павлович Королев и Алексей Михайлович Исаев. Я там проработала 11 лет. И Королев, и Исаев были очень демократичны, просты в общении, но мы все настолько уважали их, что ни у кого не возникало даже и мысли о панибратских отношениях. Исаев любил собирать инженеров, советоваться с ними, выслушивать разные точки зрения, спорить. В процессе таких «мозговых штурмов» высказывались интересные идеи, возникали неординарные решения. Мы все были увлечены работой. А когда Королева и Исаева не стало, обстановка изменилась. Все-таки это неверное мнение, что незаменимых людей нет. Уходит из жизни человек — и с ним заканчивается целая эпоха. По сей день с теплотой и нежностью я вспоминаю те годы, когда единой дружной командой мы работали у Королева."