Приходилось ли лежать в грязи в болоте? ООО... Это не то слово! В болоте тонул, командир мне березку склонил, я зацепился за нее и он вытащил меня.

Вот идет наступление. Меня вызывает командир полка и говорит: "Ты должен явиться с пакетом вот в эту точку на карте. Эта точка находится в 3,5 км от того места, где находится цепь твоих частей. В 2:40 - 3:40 туда должна выйти танковая бригада. И ты должен вручить этот пакет командиру этой бригады. Если ты не дойдешь - не должно быть ни тебя, ни пакета. Ничего не должно остаться. Гранату на грудь - и иди. Иди туда." А как идти туда? Ведь не знаешь, что там впереди: где там немцы, где там эстонцы, где там кто находится. Эстонцы - тоже плохо (и плохо, и хорошо - там всякие были эстонцы). Ну ты идешь по лесочку, как жук. Ползешь. Одну деревню обогнешь, другой хутор обойдешь... Выполз, спрятался, сидишь и ждешь. Отступают немцы, бегут куда-то прятаться эстонцы... За немцев ли эти эстонцы? Кто их знает? Что я их распрашиваю? В форме они в какой? Да ни в какой! В какой на поле работали - в такой и бегут. Или в немецкой форме - значит их считают за немцев, а если в русской форме (в полевой) - значит то ли он переоделся, то ли он прячется - кто его знает. Выдать они могут за милую душу. Да не то, что выдать, они пристрелят тебя, или поймают и выдадут. Ну вот. Разгорается бой. Отступающие немцы отстреливаются. Через некоторое время подходит первый танк, воторой, третий. Выскакиваю на дорогу, стучу молотком - условный сигнал. Они знали, что условный сигнал будет четыре удара молотка по броне. Выглядывает из люка: "Чего?" Отвечаю: "В каком танке командир?" "В шестом". Жду шестой. Опять стучу. "Садись!" Я говорю: "Нет, я должен вернуться, доложить". "Что доложить?" "Доложить, что мы пошли по плану". Все, опять в канаву, опять в кусты, пополз к своим.
Рация - это хорошо, а когда все не хорошо - она совершенно не нужна, потому что немцы кодировали и раскодировали наши переговоры гораздо лучше, чем мы их. А указать маршрут по рации - развивать наступление в каком квадрате - это же не всегда возможно.

В июне 44го мы пришли из-под Нарвы к Ломоносову. Здесь нас ночью посадили на баржи и на Лисьем носу высадили. Утром мы подошли к берегу Сестры, с рассветом - артподготовка настоящая и финнов гнать, прорывать Карельский фронт. Форсировали Сестру, прорвали Карельский фронт, и гнали их до Выборга. За Выборгом есть такой район Межозерье, там всплошную озера. Т.е. линия Маннергейма уже пройдена, а там сплошные озера, перешеек из камней, валунов, а там опять озеро, а за ним прорвешься — там уже простор, прямая дорога на Хельсинки, и никакой-никакой обороны финны уже там не имели. Когда Выборг взяли, мы снова вступили в бой на штурм вот этого межозерья. Взяли мы это межозерье и оседлали дорогу прямую на Хельсинки. А финны в это время бросили против нас свежую какую-то запасную пехотную дивизию. И мы уперлись. Там сплошной лес, сплошной камень, и нужно было начать снова хорошую артподготовку. А нас в это время отрезали финны или немцы. У нас впереди немцы, сзади финны, или наоборот — какая разница, они все одинаковые для нас: что финн, что немец... Зарылись мы под камнями, сидим и горюем. Где рация? Где телефон? Телефона уже, конечно, никакого нет, и невозможно. Рация передает: любыми путями доставьте в штаб дивизии схему расположения вашей части, чтобы вас поддержать огнем. Ну, рисуем эту схему, вызывает меня командир полка: «Вот так и так, сынок. Знаешь дорогу?» «Знаю дорогу». «Знаешь, что там?» «Знаю, что там». «Дуй! Бери, кого тебе нужно....» …..но так как на мне эта схема, я вперед лезу. Вправо сунусь — немцы, влево — озеро (открытое место), вперед — поляна, заваленная трупами лошадей. А это июль — жара, они 2 дня пролежали там и начали разлагаться и там вонь, и единственным местом, где я смог проползти — это это поле между этими трупами. Ну я туда — сюда, туда — сюда — никуда не деться. А тут присмотрел канавку, и я по этой канавке туда за эти трупы. А там меня уже встречают ребята — огнем страхуют во все стороны (они заметили, что я лезу, и страхуют). Я выполз, передал им схему (ребята были из дивизионной связи там), и обратно. А там уже паника. Какой-то капитан был, к нам на пополнение пришел - развел панику. И мы вступили в бой, немцев этих отогнали, разбили, они убежали. Капитана этого за шкирку к командиру полка приволокли. «Вот паникер, вам на расправу». Лежим, ждем утра, ждем артподготовку, чтобы наступать дальше. Вдруг рация сообщает: над вами пролетит низко самолет финский - пропустить. Над нами летит этот самолет, его пропускают, не обстреливают. А к концу дня фины сдались, попросили капитуляцию. Бои окончены, можете возвращаться на исходную, идти спокойно в Выборг отдыхать. Мы с радостью, чуть ли не бегом, в Выборг пришли отдыхать. Потом мне дали за эту операцию орден Красной звезды. А потом нас оттуда в эшелон — и в Эстонию.

Наша гвардейская дивизия — она только прорывала оборону. В обороне она нигде не стояла, никогда мы не были. Мы готовились к прорыву обороны, вот оборону прорвали, туда входят другие части в этот прорыв, и мы обратно — формируемся, пополняемся, и обратно. Хуже гвардейцев были только штрафные роты.

Немцы хорошо сражались. У нас было плохо то, что любой ценой надо взять эту горушку, любой ценой захватить этот сарай. А зачем и кому он нужен? - Для доклада. А не дай бог, что подошли к этому сараю, и доложили, что его взяли, а его не взяли, тут уже все...

В 1941 я был в училище в Череповце. Меня с училища взяли в декабре 41го года, сформировали 33 отдельную лыжную курсантскую бригаду. Из Череповца переправили в Архангельск, там курсантские гимнастерки, сапоги и брюки с нас сняли, одели на нас все полевое, выдали нам лыжи, автоматы, и с Архангельска мы отправились в Молотов на берегу Белого моря держать оборону. Немцы должны были высадить десант туда. Мы по берегу моря оборону заняли, и вдрг начали говорить, что десант потоплен. Сразу оттуда мы обратно на лыжи, через тундру опять куда-то под Вологду. Здесь погрузились в эшелоны и отправились в Волховстрой. В Волховстрое выгрузились, неделю или две постояли, опять на лыжи и в Питер. (У нас были автоматы, мне винтовка не пригодилась. В училище, правда, были винтовки. А так все время с автоматом.) И мы на лыжах оттуда с Волховстроя на Синявинские болота. Мы хотели в марте 42-го прорвать оборону Ленинграда. И вот на станции Погост на Синявинских болотах, там где был 1й, 2й, 5й рабочий поселки, где торф добывали - вот в этих болотах мы рвали оборону. И там меня ранило. Из нашего курсантского батальна выжило 22 человека из полутора тысяч. Я после войны на Московском вокзале встретил такого Федорова, с которым вмеcте в училище учились. Я спал на верхней кровати (там были двухярусные кровати), а он внизу подо мной спал. Я его встретил, он рассказал: они вышли из боя 22 человека, им присвоили всем младших лейтенантов и отправили по частям - кого куда. А я попал в госпиталь в Волховстрое, потом в госпиталь на Шексне, с Шексны в Часовую на Урал увезли меня. В а Часовой — это уже был июль 42го года — признали негодным к военной службе (рука правая у меня совершенно не работала) и отправили в Крестцы. И стал я военком в школе своей младшей сестры. В госпитале продолжал лечить руку, преподавал военное дело в школе. Сделал полный выпуск. На выпускные экзамены приехала комиссия принимать из Ленвоенкомата, признали полностью подготовленными к военной службе. И 10-го класса всех мальчиков сразу в армию забрали, присвоили им младших сержантов. Школе объявили благодарность от военкомата, а я распрощался и отправился в Ленинград. Там попал в 45 гвардейскую дивизию, и в сентябрьских боях уже был на штурме Синявинских высот. Тут я начал заниматься связью. Как попал я в связь — это очень интересно было. Я же в 33 курсантской бригаде был командиром отделения разведки; когда пришел в Ленинград — там числился ограниченно годным, не строевым (рукой еще не полностью овладел). С ребятами разговорился — потеряли мои документы о том, что я не годен (а не годен — это значит копать окопы, что еще хуже). Когда направили в маршевую роту 45й дивизии, там начали распределять: кто стрелок, кто пулеметчик, кто чему обучен. Два приятеля у меня были, оба связисты. Кричат: «Кто в разведчики?». Я хочу выходить, а приятели мне говорят: «Сиди, пойдешь вместе с нами. Куда тебе? Ты ползать на руке не можешь». Кричат: «Кто в связисты?». Они выходят двое и меня с собой тащат. И так я попал в роту связи полка. В роте связи меня сделали начальником направления связи. Я должен быть обеспечивать связи командира полка с подразделениями: батальоном или с отдельными ротами. А после я в этой связи сходил на штурм Синявинских высот, и прорыв блокады Ленинграда с Пулковских высот в 44м. На Пулковских я немножко отличился, но так как полк не выполнил своей задачи (а из полка нас пришло 78 человек всего из 2000), а задача нам была поставлена 17го занять Красное село, а Красное село заняли только 26го (бои были очень тяжелые), меня забрали оттуда и сделали начальником пункта сбора донесений. Я должен был обеспечивать всю связь командира полка: пешую, секретную, конную, и все другие виды связи, кроме телефонной и радио связи. Пакет — и вперед. Один ушел с пакетом — не вернулся, второго туда, второй не вернулся — сам туда. Как хочешь: но ни пакет не должен остаться, ни ты не должен остаться, если не дошел. И так до конца войны я в этой связи. А под конец войны, когда мы уже пришли с Курляндской группировки в Ленинград, а потом в Выборг, меня снова стали отправлять в училище. Я зарыпался. Снова отправляться в училище мне не хотелось.

А потом снова взяли в армию. В 52м году вызывают в военкомат: «Виктор Александрович, вам надо служить». Я говорю: «Как служить? Я же уже служил». А он говорит: «Вы же закончили училище, вы офицером не служили, вы прошли только войну. Надо послужить. Вас же учило государство. Идите, служите снова». И я пошел служить, получил звание капитана технической службы.