До войны я закончил 8 классов. В девятый меня уже не взяли, т.к. все школы в городе, где мы жили, были заняты госпиталями. Старшего брата взяли в армию. Остались мы с мамой вдвоем. Жили трудно. Еды не хватало. Надо было что-то делать. И пошел я работать. Сначала в бригаду по ремонту автомобилей. Она находилась в Каякенте, в двух остановках поезда от моего родного города Изберга. В 42-ом нас должны были перевести в Каспийск. Тогда началось строительство аэродромов: в Каспийске, Инчхе, Ставрополе, Армавире, в станице Ханская. Я отпросился у бригадира повидать маму. Билета на поезд у меня не было, поскольку не было денег. Мы ездили либо на крыше, либо на ступеньках вагонов. На крыше холодно, а со ступенек меня прогнал патруль. Пришлось идти пешком, по шпалам. Стоял декабрь. Дагестанская зима не суровая, -2-4 о С, снежок. Через пару километров развалились ботинки. Снял, пошел босиком. Не доходя до города 1 км, повернул в сторону гор. Обошел город вокруг по батмаку. Это такие болота, которые окружают Изберг, отделяя его от гор и моря. Таким образом, я подошел к своей улице с тылу, не пересекая весь город. Стыдно идти по городу босиком. К вечеру пришел к маме. У нее нашлось немного крупы. Мы перекусили, нашли мне старые ботинки, и я отправился в обратный путь. Мы работали в Армавире. Возили с реки щебенку и гравий. У меня, не смотря на возраст, получалось неплохо. Да и не левачил я, стыдно было. Поэтому выдали мне лучший трофейный грузовик Рено. После Армавира – станица Ханская. Тот же тяжелый труд, тарелка жидкого супа в день, да еще и малярия прихватила. Я рвался на фронт. Но строителей не пускали, у всех была бронь. Тогда старики посоветовали мне пойти на хитрость. Всех, кто работал по ночам на местных жителей, увольняли. И поехал я колымить. На третью ночь меня поймали. Хотели на первый раз простить, но я не согласился. Меня уволили, и я вернулся домой. В военкомате получил назначение в город Гори. Там проходил отбор личного состава для обучения и несения службы в разных родах войск. Я оказался в Бакинском танковом училище. В училище шло обучение на американских танках, там же подбирался экипаж каждой машины, а когда собирался полный эшелон, все экипажи отправлялись на фронт. Эту дорогу на фронт я запомнил на всю жизнь. Ведь все эшелоны из Баку на запад проходили через наш город Изберг. Как я хотел увидеть маму! Стоял возле своего танка и всматривался в мелькавших мимо людей. Вдруг увидел соседку по дому, Рыбальчиху. Она шла с бахчи, с ведрами. Увидев меня, бросила их и побежала к маме: «Витька поехал!» Еще мальчишки с нашего двора, игравшие недалеко от платформы, увидели меня и бросились к маме. А она не успела. Эшелон ушел. Тогда она позвонила своей сестре, жившей в Махачкале. Все знали, что эшелоны останавливаются на станции Махачкала-вторая, чтобы заправиться углем, водой и пр. И стоят там часа по три. Туда и пришла моя тетка с приемной дочерью. Они проводили меня на фронт. А маму я увидел только после победы.

Войну стараюсь не вспоминать, но не удается стереть ее из памяти. Вот одна история, всплывающая в сознании при упоминании города Варшава. Была середина января 1944 года. Наш танковый полк получил приказ обойти польскую столицу и занять оборонные позиции для предотвращения отхода немецких сил, прикрывавших берлинское направление. Саперы сделали переправу на левый берег Вислы - хворост, облитый водой, превратили в мост, выдерживающий вес танка. Таким образом наши машины преодолели реку, обогнули Варшаву слева и остановились на окраине небольшого населенного пункта, в ожидании противника, покидающего город. Командир нашего танка, младший лейтенант Горин, веселый и улыбчивый омич, вместе с другими офицерами ушел в поселок. Как выяснилось позже, они обнаружили там нескольких молодых русских женщин, вывезенных фашистами из России. Именно эти девушки несколькими часами позже проводят нашего командира в последний путь. Остальной экипаж спал. Башнёр Гриша расположился в башне на найденных где-то одеяле и перине. Терский казак, он умел устроиться уютно, даже с комфортом в самых разных обстоятельствах. Ну а я, как обычно, заснул на рычагах. Проснулся от шквального огня из крупнокалиберных пулеметов. Это немецкие части, отступая из Варшавы, наткнулись на наш заслон. Прибежал Горин. Пока залезал в люк, его скосило пулеметной очередью. Мы под не утихающим огнем оттащили его в дом к тем самым девушкам. Когда обстрел стих, прибежал командир роты и приказал наступать навстречу противнику. Мой танк стоял первым в колонне, но путь нам загораживал студебекер, опрометчиво оставленный водителем поперек дороги. Я рывком открываю его дверь, и водитель мешком вываливается мне на руки. Мертв! Ком. роты кричит: "Спихивай! Ты командир! Вперед!" Я в танк. Разогнал его и метрах в пятидесяти увидел немецкий бронетранспортер. Мыслей никаких не было, страха не было, только скорость и отчаянный вопль в ушах: "Спихивай! Ты командир! Вперед!" Я и саданул его в лоб. А за этим еще три бронетранспортера столкнул с дороги. А в них полно немецких солдат и несколько офицеров... Раннее утро. Приказ занять исходные позиции. Собрали пленных. Заместитель командира полка по технической части обращается ко мне перед строем: "За кровь погибшего командира расстреляй офицера!" А мне 19 лет, а офицер этот мне в глаза смотрит, письма какие-то в руках теребит, фотографии семейные протягивает... Вот когда страшно на курок нажать. Хоть бы отвернулся. Боевые товарищи тоже на меня смотрят, ждут. Тогда я ему говорю: "Иди! На Берлин!" Он и пошел. А я ему в спину. Выстрелил. Почти 76 лет прошло. А он все стоит перед глазами, письма теребит. Вот такое мое воспоминание о войне, не парадное.

Однажды я чуть не попал в штрафбат. Дело было под Бугом, в Белоруссии, в конце лета 1944 года. Я тогда лежал в госпитале, который находился в местечке Кострань, если мне не изменяет память. Вместе со мной проходил лечение башнер моего танка Григорий Ревин, терской казак, лихой и горячий парень. Ранения наши были относительно легкие, мы быстро пошли на поправку и уже собрались покинуть госпиталь. Ждать транспорта не хотелось. Решили добираться в часть своим ходом. В тот вечер я рано лег спать. Спал одетый, готовый к утреннему походу. Мой товарищ куда-то ушел и вернулся только под утро. Минуты через две после его прихода в палату ворвался лейтенант охраны с часовым: «Этот? Нет. Этот? Нет». Они явно кого-то искали, сбрасывая одеяла и шинели с лиц спящих. Наконец, добрались до моего товарища, выволокли его за ноги с нар, бросили на пол и начали пинать ногами. Я, конечно, не выдержал, вскочил, ввязался в драку. А драться я умел. И лейтенант полетел под нары, а потом и вовсе деру дал. Гришка же выхватил у солдата винтовку, бегает с открытым штыком, орет: «Я разведчиком был. А меня ногами…». Явно пытается найти и наказать офицера. Я же бегаю за Гришкой: «Перестань, сейчас за нами взвод придет. Отдай солдату винтовку!» Гришку трясет, хочет отомстить офицеру. Но отдал. Солдат поплелся восвояси, а нам что делать… Мужики говорят: «Прячьтесь!» Мы залезли на госпитальный чердак, сидим тихо. Минут через пять появился взвод охраны. Спрашивают: «Где они?». Мужики машут: «На улицу убежали!» Им не поверили, обыскали палату, затем чердак. Не нашли! Выставили пост у входа в госпиталь. А мы на рассвете вылезли через окно и пошли к своей части пешком. Успели к взятию Берлина.