«Определили меня в 33 армию западного фронта, там как раз готовилась Ржевско-Вяземская наступательная операция. Меня назначили командиром отделения противотанкового ружья, моим командиром был лейтенант Шевчук. Конечно, в начале войны у нас была большая нехватка оружия, ну что мы, молодые парнишки, могли сделать с немецким танком, когда в руках одна винтовка. Мне же, когда на фронт отправляли, дали форму, вещь-мешок и лопату маленькую пехотную, а винтовку, сказали, там найдешь… Что это значило?… Вот есть нас 3 роты, одна в наряде стоит, у другой - «учебка», а третья оборону роет. И так менялись. А погода была - одни дожди. Сказали нам «оборону» вырыть, т. е. траншею и 2 бойницы для БТР, приходим через неделю, а там вода. Давай вычерпывать, а чем кроме каски, ничего нет. Или вот ещё, вспомнилось… Роем мы, а тут самолёт-корректировщик, как только заметил нас, так сразу давай шрапнелью поливать. Рыть нам приходилось много, где скажут, там и рыли. А лопаткой этой пехотной много не нароешь. Неподалёку от нас сапёры работали. И мы, пока они отдыхали, брали уних лопаты (а прятать было некуда), под шинель просовывали остриём вверх, поясом подвязывались и бегом к себе. Потом нам, конечно, за это доставалось, а что было ещё делать… Бросили нас сначала под Наро-фоминск, как отдельный запасной батальон. Ночью сидим в окопах, а немец через нас бьёт в тылы, бьёт и бьёт. А в 6 часов утра наши пошли. Артподготовка, и снаряды обратно полетели. Через 2 часа артподготовка закончилась, пошли танки, самолёты полетели, катюши поехали и мы - следом. Бои, конечно, были страшные, всё горело как в аду. С криками «За Родину», «За Сталина» мы шли в бой, тогда никто почти не думал о себе. Дан приказ, и его надо было выполнять. Каждый из нас понимал ответственность свою перед Родиной и своё место в той Великой войне. Один, отдельно взятый, боец не представлял большой силы, а когда плечом к плечу, в одном ряду, сплочённо, то это была большая сила и мы это понимали. Мы знали и чувствовали поддержку наших родных и близких, которые оставались в тылу, они тоже делали «всё для фронта, всё для победы». Наши бойцы ещё сильней чувствовали ответственность перед ними и держались сплочённей, дружнее, рвались в бой, чтобы разбить врага, освободить от фашистов нашу Родину. К 26 декабря 1941 мы полностью освободили Наро-фоминск, и двинулись дальше. Далее путь наш проходил через Балабаново в направлении города Боровска. Нам всем было интересно, как же живут в Подмосковье? Когда мы проходили по тем местам, было просто страшно: стоит 20 домов, а в них никого и ничего нет, всё разворовано, разбито. А в тех местах, где Зоя Космодемьянская свой подвиг совершила, вообще всё дотла сожжено было.
Стояли мы в обороне под Боровском. Это как бы такой небольшой лесок, а рядом метрах в 30-ти - ещё один. В том леску мы самолёт обнаружили. Пошли посмотреть, а он стоит и стоит… В самолёте никого не было, но мы нашли там пулемёт Дегтярёва, это было нам очень кстати, так как с оружием у нас было тяжело. 1941-1942 гг. были для всех нас очень тяжёлыми. У нас не хватало техники, оружия… Единственное, чего у нас было много - любви к Родине. И было огромное желание прогнать врага с нашей земли. Отделение у меня подобралось хорошее, дружное. Все ребята были очень боевые, рвались в бой, но не забывали и пошутить, подбодрить друг друга, когда, к примеру, кому-нибудь из дома плохие вести приходили. Был у нас даже баянист, и как хорошо на душе становилось, когда между боями споёшь любимую песню, как будто и нет никакой войны. Любимая наша была «Катюша».
Это, пожалуй, единственные хорошие воспоминания о тех днях… Дальше мы двинулись в сторону города Вязьма. От сильных бомбежек в земле повсюду зияли огромные воронки, а в них - разорванная в клочья «людская одежка», хотя одеждой её назвать было уже трудно. Мы шли по дороге, а вдоль неё с обеих сторон было полно убитых. Будто в страшном сне, женщины, старики, дети - все лежали словно какие-то непонятные куклы в неестественных позах. За что их убили, что они сделали плохого, за что их расстреляли? Дети, они только начали жить. Кому они помешали, какую угрозу они представляли врагу? Даже звери своих детёнышей жалели, а фашисты были хуже зверей, никого не щадили, уничтожали деревни, города вместе с домами и людьми. Нет им ни прощения, ни пощады! Видя всю эту картину, во мне столько возникло злости и гнева, что в тот момент я был готов задушить каждого фашиста на нашей земле. Я не был знаком ни с кем кто там лежал, но чувство было такое, что это были очень дорогие мне люди, которых знал всю жизнь.»