После окончания в Донецком Сталино горного техникума Анастасию-Надежду с дипломом техника направили на Рудченковский рудоремонтный завод, поступила заочно в Донецкий горный институт. С началом войны завод стал выпускать зажигательные бомбы, и Надежде поручили возглавить ОТК. Одновременно училась на курсах фельдшеров и санинструкторов. С захватом немцами Мариуполя завод спешно эвакуировали. После отправки последнего эшелона немцы стали бомбить завод. Одна из бомб попала в бомбоубежище с людьми, и Надежда вместе с сандружинницами, погрузив раненых на полуторки, покинула город. «Отступаем, - вспоминает, - прибились к какой-то воинской части». На переправе через Северный Донец фашисты разбомбили колонну. Ранеными забили все школьные классы в селе Петровском. Здесь Надежду нашел секретарь Донецкого РК ВКП(б): «Возвращайтесь домой - вы нужны в тылу немцев, вас найдут». Тремя маленькими группами восемнадцать комсомольцев через немецкие посты просочились в город. Надежду нашла заводская сверловщица Саша Шабанова, поселила в своей квартире. От неё стала получать задания: наблюдать, считать, запоминать.

-Я, - улыбается Надежда Яковлевна, - как шнырик, была - маленькая, шустрая, везде могла пройти. Сообщаю Шуре: «На завод въехало полсотни крытых машин». А ночью наши самолёты «зажигалками» завод забросали…15 декабря 42-го меня отыскал наш руководитель Афанасий Фролович: «Ты из воронежских краев? Домой хочешь пойти?». Назвал пароли и адреса в Ворошиловграде, Марковке, Барановке, Чертково, Подгорном, куда я долж- на передать записки-шифровки. Сшили мне сапожки-«бурки», за отвороты которых спрятали те записки с рядами цифр. Шла 15 дней по оккупированной территории заснеженными полевыми дорогами, вдоль которых разбитые машины да трупы. «Так, - вспоминает, - было голодно, что я вынуждена была подбирать и обсасывала косточки черешни, разбросанные кем-то по дороге». Добралась до Россоши, там у сестры переночевала. А утром в Подгорное поспешила. На станции, кишащей немцами, нашла нужного мне железнодорожника, передала записку и в Россошь к сестре вернулась. Переночевала, а наутро узнали, что у станции Подгорное эшелоны с фашистами взорвал кто-то. И тут муж сестры прицепился ко мне: «Ты зачем это в Подгорное ходила?» Потом шепнул знакомому полицаю: «Ты проверь -

партизанка она». Кинули меня в подвал, пришел немецкий офицер с переводчиком из бендеровцев, стали допрашивать. «Да не партизанка я, - говорю, - усестры тут живу». «Врёшь!», - злобится переводчик и требует приметы сестры указать. Назвала я приметы вплоть до родинок. А полицай - офицеру: «Может, она по-другому заговорит?» Швырнул меня на кушетку, одежду сорвал - и ну лупить плетью. Чувствую: тело от костей отстает, я и сознание потеряла. Немцы привели сестру, приметы проверили. Тут прибежала сестра зятя нашего, меня выдавшего Саша Тонконогова, плачет: «Расписку даю, шо цэ наша дивчинка… Шо ж ты, Васыль, сказывся - мовчишь, шо она наша?!» Написали расписку, одели меня, под руки из подвала выводят. Уложили меня на санки лицом вниз, домой к сестре привезли. Там врач-итальянец был на постое. Обработал раны мои мазью, перевязал, глюкозы дал и две баночки хаси. Дней через десять начала я подниматься. 15 января 43-го бой за Россошь разгорелся. В дом сестры принесли русского раненного офицера, крови много потерял. Я свою ему дала - санинструктор я все же. Он потом распорядился взять меня в госпиталь №1246. А затем работала в эвакогоспитале №281.»