Интервью у Галины Владимировны Чистяковой берёт корреспондент газеты «Голос Череповца» Ирина Ромина в мае 2015 года.

Череповец моей юности

В войну ребята отказывались идти в убежище, помогали ловить шпионов, сами делали тетради и заготавливали дрова.
Когда началась война, Галина Чистякова перешла в седьмой класс череповецкой школы № 3, десятый окончила в 1945-м — именно этот выпуск советских школьников первым получил аттестаты зрелости.
Эта заметка есть интервью с Галиной Владимировной Чистяковой, когда ей было 88 лет. Уже четвёртый год (с 2016 г.) как она живёт в воспоминаниях о ней родных, друзей, знакомых.
«Пропал без вести»
У всех переживших Великую Отечественную жизнь оказалась расколота на две части: до войны и после. Военные годы им вспоминать тяжело, и не все соглашаются говорить об этом: в 1941-м все, что было раньше, стало казаться волшебной сказкой...
Галине пришлось пережить немало и в 30-е годы. Родители разошлись, отец уехал в Лодейное Поле (Ленинградская область), стал водителем — и в 1937-м совершил аварию, в которой сломал ногу мальчик. Дали пять лет тюрьмы. Работал хорошо, получал так называемые зачеты, ему пообещали условно-досрочное освобождение — и именно в эту ночь пришел приказ Берии: зачеты отменить!
Освободили его уже в войну, в марте 1942-го. Мне потом рассказывали: «за одним столом отцу паспорт выдали, за соседним — повестку в армию», — говорит Галина Владимировна. — От отца пришло всего два письма. Второе — из-под Старой Руссы, отец писал: «Идем в наступление, обменялись адресами». Ни одного письма больше мы не получили. Все погибли?.. Бои там были страшные, на полное уничтожение; рассказывали, что даже пленных не брали — ни мы, ни немцы. Но пришло извещение: «Пропал без вести», а это значило, что семья не получит пособия на детей... Так мама нас с братом и вырастила, без всякой материальной поддержки.
«Говорит штаб МПВО города»
Когда началась война, в доме Галиной семьи еще не было радио. Страшную весть принес кто-то из мальчишек: «Война началась!» И через несколько дней всем бесплатно установили радио — черные тарелки. Это было важно: вскоре начались налеты немецкой авиации.
— «Говорит штаб МПВО города. Граждане, воздушная тревога, воздушная тревога!» — эти слова помню, словно звучат сейчас, — устало прикрывает глаза Галина Владимировна. — Я только через много лет после войны узнала, что штаб МПВО (местной противовоздушной обороны) находился в двухэтажном доме на Советском проспекте, 105. Вокруг города появились зенитки; жители уезжали рыть траншеи, окопы, мою маму тоже отправили. В огороде велели сделать бомбоубежище. А что мы понимали в этом? Вырыли яму, мама выбрала самые гнилые доски — какие не жалко... Комиссия приняла! Но однажды нас завалило, больше в «убежище» не лазали.
Седьмой класс в то время был выпускным, после него многие шли в школы ФЗО — фабрично-заводского обучения, получали рабочие профессии. Учились семиклассники на совесть, но как мешали немецкие налеты! Только сядут за парты — надо бежать и прятаться.
— Наше убежище — школы № 3 — было в подвале бани на Энгельса (теперь это улица Милютина). Причем сама баня была еще не достроена. И ребята пошли к директору: «Мы не будем каждые полчаса бегать в убежище, нам учиться надо!» Приколотили доску в классе, на нее гвозди — крючки. И как только звучало: «Воздушная тревога!» — мы одевались, чтобы в любую минуту можно было выбежать на улицу, но продолжали заниматься.
«Закрой калитку, а то всю крапиву унесут»
Кроме воздушных тревог («Их было порой до восьми за ночь!») помнится голод. Весной собирали крапиву на суп, и не только в семье. Мама строжила: «Закрой калитку, а то придут столовские и всю крапиву унесут». Продукты выдавали по карточкам, совсем мало.
— Порой по три недели не было хлеба даже по карточкам. Выдавали иногда зерном, и вот горожане сами делали жернова, кто мог, а кто не мог — искали, где можно смолоть это зерно. Наш сосед, дядя Андрей Хапугин, до ухода на фронт успел сделать такие жернова, и вся улица ходила к ним. А они даже не считали, что это их жернов! Он считался «для всех». Хорошая была семья, но как же им тяжело пришлось: сыновья, как и отец, ушли на фронт — и погибли один за одним. Петя, Павлик, Леня... С младшим, Витей, случилась трагедия. Жил у них квартирант, его сын однажды взял пистолет и кричит: «Витька, становись, я тебя расстреливать буду!» А пистолет оказался заряжен, и мальчишка погиб... Так что после войны остались только две дочери и уцелел самый старший сын. Такая трагедия.
«Пошли за ягодами — встретили диверсанта»
Действительно, был такой случай. Отправилась ватага ребят за ягодами — в лес за Шексну, с ночевкой. Разожгли костер, сидят, болтают. И вдруг выходит из-за деревьев мужчина в советской военной форме. Поговорил о чем-то с ними и снова ушел в темноту. А мальчишки и девчонки шепчутся: «Шпион!» Чуть рассвело — побежали в город, в милицию. «Почему так решили?» — спрашивают их. А ребята: «Форма у него отглаженная, новая. И акцент». Наблюдательные!
— Наши показания записали, — говорит моя собеседница, — никто над ними не смеялся. В то время на самом деле диверсанты прыгали к нам с парашютом — пытались подорвать железнодорожный узел в Вологде, сами пути. Вологодская подружка говорила, что целыми днями ремонтировать приходилось: то действительно взорвут, то бомбу сбросят.
«Клянемся учиться за всех, кого забрали в ФЗО!»
Из школьных военных лет помнится немало. Зарядка перед началом уроков — на улице, в любую погоду. Занятия в хоре («Руководитель был прекрасный, от каждого хориста добивался точного исполнения. Мы слышали, что его выслали к нам из Москвы...»). Тетрадки, которые сами шили из оберточной бумаги — плотной, коричневой («Нормальные тетради появились, когда я уже в институте училась, после войны»). Бревна…, которые доставали из воды тоже сами — вместе с педагогами; их пилили, кололи и использовали для отопления школьных классов.
Учиться в 8 — 10-х классах в то время можно было только платно, поэтому многие ребята уходили получать рабочую специальность. Но некоторых во время войны отправляли принудительно:
— Придет в класс комиссия и спрашивает: «У кого двойки сегодня? Встаньте!» — и отправляют в ФЗО. У нас так однажды отличница Шура Николаевская попала! Получила двойку — и призналась. Ее и отправили, даже на другие отметки не посмотрели. Правда, тогда направляли учиться в Москву. И стала наша Шура фрезеровщицей...
А мы на выпускном вечере поклялись: «Учиться за всех, кого забрали в ФЗО!»
Выпускники 1945-го слово сдержали: все поступили в вузы, окончили и работали успешно.
— А как мы боялись экзаменов на аттестат зрелости! Никто ведь не знал, что это такое, только ввели аттестат. Мы даже в церковь пошли! В войну в селе Степановском, рядом с городом, была действующая церковь. И мы решили пойти и помолиться, чтобы сдать экзамены. Приходим, а там день нерабочий, никого нет. Тогда Валя, дочь партработника, между прочим, предлагает: «Давайте три раза обойдем и будем креститься!» Так и сделали. Шли, крестились, шептали что-то — молились, как умели. Даже не думали о том, что все мы — комсомольцы...
«В каждом доме — рояль»
В тяжелые военные годы вспоминалось, конечно, довоенное детство.
— Мы ведь в начальной школе чуть не на каждой перемене песни пели! — улыбается воспоминаниям Галина Владимировна. — Бегаем-бегаем, а потом соберемся в уголке — и поем. «Сулико» помню, «В чистом поле», песни Дунаевского очень нам нравились. У нас все детство было музыкальным — вокруг нас, а жили мы на улице Ленина, 15, в каждом доме был рояль: у Степановских, у Беготов, Заяковских... Первое пианино я увидела в Доме пионеров; он открылся в 1936 году на Советском проспекте, а директором была легендарная Ангелина Анатольевна Алексеева.
Музыка стала частью жизни Галины Владимировны. Учиться на музыканта не было возможности, но слушателем Галина была великолепным. Поэтому помнится ей и такая деталь: когда начали освобождать советские города, в эти дни не только звучали салюты в Москве, но и по радио передавали концерты классической музыки. («Первыми такими городами стали Орел и Белгород»). А, поступив в институт в Ленинграде, она первым делом отправилась искать зал, где можно послушать музыку, хотя еще не знала, что называется он филармонией.
Галина Владимировна с удовольствием вспоминает и то, как много читали ее ровесники:
— Напротив «пожарки» (пожарной части) была детская библиотека, на втором этаже. Мы с подружкой Региной постоянно туда бегали, потом обе библиотекарями и стали.
А взрослые стремились привить детям правила хорошего тона. Если, например, ребенок спрашивал на улице: «Сколько времени?» — ему отвечали, но могли доброжелательно поправить: «Нужно говорить не «Сколько времени?», а «Который час?» И подобных примеров Галина Владимировна помнит немало. Позднее, когда она уже училась в Ленинграде, однокурсницы частенько восклицали: «Галка, откуда ты это знаешь?!» — и она скромно отвечала: «Из своего города».
Были и еще приятные воспоминания. Незадолго до начала войны в Череповец перевели Лепельское военное училище, и это оказалось событием в культурной жизни города. Теперь каждый вечер военный духовой оркестр совершал «вояж»: маршировал по Советскому проспекту, до собора и к реке, потом на Социалистическую и снова на Советский. Красиво, торжественно! За ним следом шли горожане, наслаждаясь музыкой, сновали мальчишки... По выходным оркестр играл в парке на танцплощадке.
— Все девчонки были влюблены в дирижера! — смеется Галина Владимировна. — С курсантами стали знакомиться, замуж повыходили.
«Раненые выбрасывали костыли»
О Дне Победы Галина Владимировна без волнения вспоминать не может. Ее дочь, Светлана Валентиновна, даже приносит капли: «Мама, тебе нельзя беспокоиться». И все же рассказ продолжает звучать:
— Сидим, готовимся к экзаменам. Третий час ночи уже, и вдруг мамина сестра прибегает: «Девчонки, война кончилась!» Мы включаем радио, а там классическая музыка, только в четыре утра повторили, что это правда. Мы бегом к подружке Тамарке, а весь Советский заполонили люди! Не передать словами, что творилось. Счастье, слезы... Там госпитали были — так раненые костыли из окон повыбрасывали, весь тротуар в костылях, не нужны они после войны, все само заживет!.. Потом, правда, подобрали: обратно мы шли — уже не было костылей.
Помнит она и другой Советский — по которому шли пленные немцы:
— Они жили в здании первой школы, потом в бараках; ходили в деревянных колодках, я и сейчас закрою глаза — и слышу этот стук по мостовой, на Советском же была каменуха (так мы называли). Они что-то строили; отношение к ним было нормальное, даже жалели их. Идем как-то с подругой, один и говорит: «Я не немец, я румын, нас насильно отправляли на фронт». А у нас с собой по две картошины было, подружка и предлагает мне: «Давай ему дадим по одной!» Дали, он тут же обе съел. Были и забавные случаи. Наши солдаты стали присылать из Германии посылки домой — мыло, сорочки... В мыло прятали часы, украшения. А сорочки были такие расшитые, красивые, что некоторые женщины решили, что это платья, и гуляли в них по улицам.
Они — рядом с нами
Много осталось в прошлом. Голод и горе, тяжелый труд, смерть близких и незнакомых людей... Для Галины Владимировны — учеба в вузе (сначала она вслед за подружкой мечтала сделать Череповец городом-садом, но потом окончила институт культуры и много лет заведовала череповецкой библиотекой № 2, создав ее с нуля; в этом году библиотеке исполнится 60 лет). Дети войны выросли, повзрослели и даже состарились. Но не душой. Они не потеряли интереса к жизни, любовь к людям, стремление сделать жизнь лучше и радостнее. Они — рядом с нами.
Ирина Ромина