А. О. - Вашим боевым крещением стал Днепровский десант. С чего он для вас начался?
В. Ш. - Десант за Днепр начался для всех с тревоги. Нас подняли, мы собрались и двинулись на станцию. Естественно, мы не знали, куда и зачем идем. Понимали что на фронт. Нас погрузили в телячьи вагоны и вперед. Вот поезд тронулся, и мы смотрели, как мимо нас проплывает перрон. Многие из нас понимали, что назад не вернутся и что эта часть нашей жизни остается в прошлом, а те, кто не понимал, то чувствовал, что мы уезжаем на встречу своей судьбе, и какова она будет для каждого из нас неизвестно. В общем, тоскливо было на душе у всех. Шли мы на верную смерть и если и не знали, то уж точно чувствовали это. Мы смотрели по сторонам, когда поезд нес нас к аэродромам в исходный район. Лошади убитые, с раздутыми животами лежат. Руины. Сожженные деревни. Трупы людей. И не договариваясь, как-то само собой, словно в едином порыве, мы выхватили оружие и стали стрелять в воздух, словно отдавая салют нашей загубленной юности. И затянули песню: «Прощай, любимый город».
Я с братом был в 1-м взводе, 1-й роты, 1-го батальона 5-й бригады. Мы летели в одном самолете с майором Базылевым, он был замкомандира батальона. Брат был его связным, а я связным его адьютанта. И больше мы его не встретили. Летело нас 22 человека и один десантный мешок с грузом. С сухарями, салом, конфетами и разной едой и патронами. Забегая вперед, скажу что из 22-х нас собралось только восемь, а Базылев так до сих пор по-моему и числится пропавшим без вести.
Вот когда мы прибыли на аэродром, уже пред выброской нам сказали, что немцев в этом районе, куда мы будем десантироваться, нет. А в итоге мы прыгали на немцев. Подлетаем к Днепру, а земля вся горит. Нам сказали, что прыгать будем с высоты 400 метров, а самолет как пошел вверх. И все равно, взрывы от зенитных снарядов вокруг нас были. Ну, приготовится, пошел. Бросили нас. Высота такая, что ощущение будто висим в воздухе и не опускаемся. Все как будто зависли. Я стал стропы тянуть – скользить. Скорость падения увеличилась и вдруг горизонт и земля. Я отпустил стропы и оказался в глубоком овраге. Как ноги не переломал, не знаю. И то, что с братом встретился, чудом считаю. Нас должно было сильно разбросать. Высота, скорость самолета и ветер.
А. О. - Один из участников десанта мне рассказал, что когда он был в госпитале, один из раненых узнав, что он десантник сказал, что вам только за то, что вы согласились прыгнуть с парашютом в тыл врага нужно давать медаль «За Отвагу» всем без исключения. Насколько верно такое утверждение, на ваш взгляд?
В. Ш. - Абсолютно верно. Все, кто шел в тыл, уже совершали подвиг. Мы не особо думали, что вернемся живыми. Вот вам такой пример. У нас каждый укладывает парашют сам и на бирке, которую прикрепляли к чехлу указывали свои данные: какой взвод, рота, батальон, фамилия, имя, отчество. А когда перед прыжком начали выдавать парашюты, то оказалось - чужие. И кто и как их укладывал я не знаю, но принимали как должное, брали и прыгали. Это вот не подвиг разве? Я считаю, что подвиг. Чужой парашют – это кот в мешке. И по правилам, ты должен прыгать только со своим, но никто не роптал. Надо прыгать и все. Получив задачу, мы шли ее выполнять, невзирая ни на что. Офицерам был положен запасной парашют, а нам только основной.

А. О. - Давайте вернемся в ту ночь, когда вы опустились в овраг за Днепром.
В. Ш. - Приземлился я в овраг. Отстегнул подвесную систему, как учили, порезал стропы и купол, что бы парашют нельзя было использовать, замаскировал его и осмотрелся. На некотором расстоянии белел еще один парашют, и я направился к нему. У нас был пароль – 13. К примеру, я говорю восемь, а мне должны ответить пять. Что бы в сумме получилось 13. Вот я подхожу и слышу: «Стой! Кто идет? 10!» Голос брата я сразу узнал: «Какой десять, это я Васька!». Обнялись и расцеловались, чего не случалось за всю нашу восемнадцатилетнюю жизнь. Пошли искать своих, и, практически, сразу наткнулись на немцев. Завязалась перестрелка. И вдруг – Ура! К нам на помощь несутся наши ребята. Немцы не ожидали такого наскока, удирали по дну оврага, а наши начали гнать их по верху. Мы к ним присоединились и стали преследовать бегущих немцев. С братом оторвались метров на 50 и спустились в овраг. Тут я увидел лежащего немца. Уже хотели пройти мимо, как я обратил внимание, что он живой. Затаился гад, и видимо, хотел нас пропустить вперед и ударить в спину. Ах ты… И давай его колотить прикладом ППШ. Азарт такой меня захлестнул, такая ярость. Остановился только тогда, когда шейка приклада моего ППШ треснула. Смотрю, а от его головы ничего не осталось. Только посреди кровавой каши ухо нетронутое белеет. Автомат я тут же бросил. Винтовку у него забрал. Обыскал и взял патроны. Потом винтовку трофейную я сменил на СВТ и очень жалел. В тех условиях, в которых мы оказались, лучше воевать с немецкой винтовкой, чем с СВТ. СВТ чем хреновая – чуть-чуть попал туда песочек и все. Она любит, что бы за ней ухаживали. А у нас, ни ветоши, нет ни смазки. Да и сами помыться не могли, не то что бы оружие держать в чистоте. Потом, как только представилась возможность, я ее поменял на ППШ. День провели, двигаясь по огромному оврагу. Собралось нас восемь человек, ни одного офицера, все бойцы. Под вечер приняли еще один бой. Тогда Григория и ранили. Когда начался бой, мы с братом были на границе оврага, но потом я сменил позицию. Нужно было рассредоточиться, чтобы поддерживать друг друга огнем. Я спустился несколько ниже.
Брат наверху, а я внизу на склоне. Немцы его окружили. Он из гранаты вытащил чеку и держал. Я хоть и внизу, но мне все видно. Он значит, в немцев гранату швырнул, и в этот момент кубарем ко мне скатился. И вот, когда он катился по склону, его и ранило в плечо насквозь. А тот немец, что в брата стрелял, высунулся в момент выстрела и я его застрелил. Он упал на то место, где Григорий Иванович до этого занимал позицию. Он ко мне скатился, а немец на его место. Только Гриша был ранен, а немец мертвый. Постреляли немного, немцы отошли. Вот сидим, я брату руку бинтую и слышим, что по оврагу бегут еще наши десантники. В расстегнутых гимнастерках. У нас ведь помимо плащ-палатки были еще и шинели, но мы их к чертям побросали, оставили только вещмешки. Нам ведь говорили, что дня на три летим. К чему лишнюю тяжесть тягать. Подбежали к нам, мы расцеловались и перешли на другую строну оврага и вечером наблюдали как немцы стали своих убитых собирать. Хочу сказать, что немцы ни одного своего раненного или убитого не оставляли. У нас этого не было. Мы порой оставляли раненых на произвол судьбы. И дело не в бесчувственности или в том, что на людей нам плевать было. Просто куда их? Некуда. И помочь мы ничем не можем. Особенно раненые в ноги и живот, которые не могли сами передвигаться. У меня был один медпакет и я его сразу на брата использовал. Я был ему медбратом. Рану эту перематывал все время одним и тем же грязным бинтом. Он две недели его таскал – грязный, пропитанный кровью бинт.
А. О. - Известно, что в первые дни десанта многие группы были изолированы друг от друга и действовали самостоятельно. Расскажите вашу одиссею до момента встречи с бригадой, которую возглавил командир вашей бригады Сидорчук.
В. Ш. – Группа наша ушла из оврага с темнотой. Стали искать где основные силы десанта. Набрели на село. Село было освещено, слышно было гул работающих двигателей, немецкие голоса, лай собак. Мы посовещались и решили не лезть на рожон, а обойти село. Это было бы безумие идти на сильный гарнизон такой малочисленной группой. Мы обошли это селение и продолжили путь с надеждой выйти к основным силам бригады.
Мы бродили около двух недель. Нас после боя стало человек 15. Я никогда и никому про это не рассказывал, но сейчас скажу. Сначала у нас был командир – лейтенант незнакомый. Но вскоре поняв безысходность ситуации, в которой мы оказались, он застрелился на наших глазах. Мы настолько были потрясены, что ушли, даже не забрав его документы и карту с компасом. А может и не было у него ни карты, ни компаса. Черт его сейчас уже знает. Часов у нас не было. Компаса и карты тоже. Так что где мы бродили и сколько, не могу сказать. Мы в такое положение попали. Везде был враг. Ни тыла, ни флангов прикрытых у нас не было. Кого там только не было власовцы, полицаи, немцы. За любым кустом могла подстерегать смерть.
Мы блуждали, не зная, куда нам идти, на кого выйти. В деревни заходить боялись. Жажда мучила страшная. Пили из лужиц. Оставила лошадь след от копыт, а в этом углублении водичка скопилась вот и пили. Однажды подошли к дряхлому дому и рядом баня, от которой шел сток в канаву - пили эту непонятную муть. Прятались в скошенной траве. Больше всего попадалась рожь. Стерня была высокая, и мы забирались под нее и там весь день лежали. Трудности с питанием переносили, используя подножный корм – яблоки, шиповник, колоски ржи, проса. Днем прятались в оврагах, выставляя дозорных, под стерней скошенной ржи, проса. Когда брат попал в госпиталь, то там из раны извлекли целую горсть просяных зерен. Только тогда рана начала заживать. Наблюдали, как немцы на машинах проезжали по дороге. Одного десантника, помню, жутко душил кашель. Мы готовы были его убить. А рядом проходит шоссе, по которому было сильное движение. В чистом поле, если нас обнаружат, то это сразу бой и смерть. Было и такое. Вот небольшой лесок и через него дорога. Вот немцы едут и сразу начинают по лесу стрелять. Они страшно боялись леса и страшно боялись ночи. А мы наоборот. День пересидим, ночь смело идем. Идем, бредем, а куда неизвестно. И вот как-то в одну из ночей пересекаем поле, а там копешки небольшие, там нас и встретили партизаны уже под утро. А партизаны имели задание от командования, собирать десантников. Вот мы с ними и встретились. Мы очень обрадовались и пошли туда, куда они нас повели. И вот когда мы шли к партизанам, то услышали звук мотоцикла. Мотоциклист на большой скорости пронесся мимо нас. Мы даже толком не среагировали. Начали стрелять уже в след и услышали, как он заорал, и стрекот двигателя заглох. Несомненно, задели его, не то убили, не то ранили. Проверять не стали. Мы побыстрей с того места решили ноги уносить. Так мы попали в Таганчанский лес. А партизаны молодцы. Они очень большую помощь нам оказывали в тылу врага.